Конструктор живых систем: На пути к цели (СИ) - Птица Алексей

— Моё слово!

— Принято. Вашему слову, барон, я верю. Возьмите бланк, желательно, чтобы вы успели приехать не позже двенадцати часов дня.

— Я постараюсь, если мне не помешают непредвиденные обстоятельства, но даже в этом случае я прибуду на место, пусть и с опозданием.

— Хорошо. Вот вам сто злотых на ближайшие расходы.

— Я не нуждаюсь в деньгах!

— Не горячитесь, барон, деньги нужны всегда. Купите на них того же шоколада, вам много придётся работать с даром. Эфир и оружие вам выдадут непосредственно перед штурмом. Более ничего вам рассказать о нём я не могу, потому как и сам не знаю.

— Я понял, учту, спасибо.

— Ну, что же, мне пора, желаю вам как можно дольше насладиться обществом графинь.

— Спасибо.

Ротмистр пожал мне руку и вышел из дворницкой. Вслед за ним вышел я и, поднявшись на нужный этаж, позвонил в дверь. Мне тут же открыли, и встревоженная графиня сразу начала осведомляться о теме моей беседы. Отсутствовал я недолго, от силы полчаса, и тем интереснее ей было узнать, о чём шёл разговор. Да ладно бы графиня, едва я посмотрел на Женевьеву, как сразу понял: вот кого по-настоящему интересовало всё, что со мной происходило, и о чём я разговаривал с ротмистром.

— Мне предстоит воевать на благо империи, ничего рассказать не могу, потому как мне всё объяснили в общих чертах. Намечается окончание подавления восстания, и меня попросили оказать помощь, так как я уже не раз её оказывал. Но я упросил отсрочку в прибытии до двенадцати часов дня, надеюсь, что ваш броневик не опоздает, и я смогу выполнить свой долг перед вами, Ваше сиятельство, и перед империей.

— Всё в руках Господа! Однако я рада, что вы останетесь с нами сегодня и проводите нас завтра. Относительно вашего решения оказать помощь государству, то это долг каждого гражданина — защищать свою страну. Разрушать и переделывать всегда проще, а вот защищать и сражаться, защищая, — это по настоящему святой долг! Благословляю вас на это, хоть и не имею на это право. Женевьева, барон Дегтярёв прекрасный для тебя выбор, если он выживет, — и, резко оборвав свою фразу, графиня ушла в гостиную, предоставив дочери самой решать, вести меня к себе в комнату или пойти за графиней. Женевьева решила привести меня обратно к себе.

О, как быстро пролетело время общения с ней! Мы болтали буквально обо всём, обсуждая классическую литературу, музыку, последние открытия науки, живопись, культуру, пока к нам в комнату не зашла графиня и не попросила меня пройти за гувернанткой в назначенное для меня место отдыха.

Я посмотрел на раскрасневшееся лицо девушки и, с великим трудом подавив в себе желание её поцеловать, начал прощаться. Приложившись к руке Женевьевы, я удалился, полный самых разных приятных впечатлений, стараясь не думать о том, что меня ждёт завтра.

В квартире, куда меня определили на ночь, жила пожилая дама, которая меня и накормила и, что называется, спать уложила на небольшой кушетке в малой комнате. Платой за гостеприимство она назначила подробный рассказ прошедших событий о восстании и спрашивала так долго и упорно, что у меня запершило в горле от долгого говорения.

Впрочем, эту неприятность старушка тут же залечила вкусным вареньем из лимонов и десятком творожных ватрушек. Отстала она от меня только тогда, когда я уже начал откровенно зевать, ради приличия постоянно закрывая рот рукой.

— Ой, да я заговорила вас, и на улице уже не стреляют почти. Пора бы и спать.

Я прислушался: и действительно за окном царила не только темень, но и глубокая тишина, очень редко разрываемая редкими гулкими выстрелами, как правило, издалека.

— Да, мадам, пора отдыхать, завтра мне предстоит очень тяжёлый день.

Пожилая мадам кивнула, и я отправился в другую комнату. Ночь, ко всеобщему удовольствию, не доставила никому неприятностей, спал я, правда, весьма беспокойно, но не от того, что переживал за события грядущего дня, а от того, что вспоминал и прокручивал в голове разговор с Женевьевой.

Образ девушки тут же всплыл у меня перед глазами. Одетая в лёгкое, подчёркивающее её тонкую фигуру платье, девушка выглядела очень привлекательно.

Лёжа на кушетке, я вспоминал её лицо, нежные, рыжеватые, слегка вьющиеся волосы, которых так хотелось коснуться, что я боялся сделать, чтобы не оказаться неправильно понятым. Меня манили её полураскрытые красиво очерченные губы, когда она, затаив дыхание, слушала меня. Её голубые глаза, сверкающие любопытством и восторгом, завораживали меня тогда и сейчас, когда я вновь и вновь вспоминал их яркий блеск живого ума, как отражение её сущности.

Сердце замлело и забилось часто-часто. Не знаю, что испытывала ко мне Женевьева, но я любил её, так страстно и пылко, так преданно, что и сам не мог объяснить себе это. В груди созрело нежное трепетное чувство, оно будило во мне потребность каких-то яростных действий, что принесли бы мне любовь девушки, словно на блюдечке с голубой каёмочкой. Хотелось бежать, что-то делать и, получив желаемое, целовать, целовать, целовать.

Я с трудом смог отвлечься от будоражащих фантазий, реальность оказалась гораздо прозаичнее и неопределённее. И всё же, как сладка её рука, протянутая для поцелуя, как прекрасны уста, что говорили мне: «Спокойной ночи», провожая меня в другую квартиру, как блестели её глаза, нежно смотрящие на меня. Наверное, это любовь, и любовь взаимная! Промучившись в сладкой истоме ещё с полчаса, я заснул, вырубившись, как будто кто-то одним щелчком выключил свет во всём мире.

Проснулся я от голоса старушки, у которой ночевал.

— Вставайте, сударь, вам пора!

— А⁈ Что⁈ — не мог понять я спросонья.

— Вам пора умыться, причесаться, и я вам приготовила крепко заваренный чай, вас ждут в полдевятого утра, а сейчас уже почти половина восьмого.

— Да-да, я сейчас, — сообразил я, наконец, где нахожусь и почему.

Умыться, причесаться и сделать всё остальное я успел за пятнадцать минут, ещё десять приводил в порядок свою одежду и минут двадцать чаёвничал с доброй старушкой, выслушивая её охи и ахи и рассказывая о том, что старушку интересовало больше всего. К положенному времени я стоял перед дверью графини и жал на дверной звонок. Заливистая трель оповестила прислугу, и дверь почти сразу распахнулась. Меня ждали.

— Как вам спалось, барон? — спросила у меня графиня.

— Хорошо, но я долго не мог заснуть, прислушиваясь к тому, что творилось за окном или у вас.

— Весьма похвально, мы тоже плохо спали, переживая за будущее. Впрочем, всё в наших руках. Проходите, будем ждать броневик.

Графиня откровенно нервничала, Женевьева стремилась оказаться поближе ко мне, и в то же время держалась от меня на расстоянии. Охранник Питирим то и дело выглядывал в окно, а потом, махнув рукой, спустился в дворницкую и уже оттуда смотрел на улицу. Не нервничала только гувернантка, что оставалась здесь присматривать за квартирой, и откровенно этому радовалась. Меня же ничего не радовало, но что-то менять оказывалось слишком поздно, да и не нужно.

Так в ожидании прошло какое-то время, и без пяти минут девять к дому подкатил довольно большой броневик, которого раньше я никогда не видел, а с ним вместе и грузовик с солдатами, перевозившими в кузове какие-то большие железные ящики.

Броневик просигналил, на звук тут же вышли охранник с дворником и после обмена любезностями и вопросами, охранник поднялся к нам и сообщил, что прибыли те, кто и должен забрать семью графа Васильева.

— За нами, говорят, показали документ и предписание, всё верно, нужно собираться.

— Ясно, тогда нам пора, — коротко сказала графиня. — Питирим, берите мои вещи, а вещи Женевьевы возьмёт барон. Спускаемся, садимся в броневик и уезжаем. Барон, вы с нами?

— Конечно! До вокзала недалеко, я бы хотел вас усадить на поезд, а потом уже ехать по нужному адресу, он тоже недалеко от вокзала находится, так что, я успею.

— Хорошо. Барон, я уже говорила вам, что графы Васильевы не забывают того, что ради них сделали? Вы уже один раз фактически спасли мою дочь и помогаете сейчас, я этого не забуду. Женевьева, у тебя есть три минуты, после чего ты должна спуститься вслед за мной.