Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

И — тянулись куда-то.

За стеллажи.

К узкой двери, почти незаметной.

Из-под неё сочился бледно-зелёный свет.

Дверь в архив

Улисс наклонился, коснулся пальцами лужицы. Чернила обвились вокруг его пальца, словно пытаясь потянуть.

Он толкнул дверь.

Холодный воздух ударил в лицо.

В центре комнаты, под бледно-зелёным светом лампы, стояло оно.

Чудовище из меди, стали и тикового дерева.

В медицинских кругах его называли — «Стонущий Циклоп».

Двухметровая махина, усеянная клапанами, манометрами и паровыми ресиверами. Её корпус был покрыт патиной времени, но шестерни блестели, словно их смазывали час назад. В брюхе аппарата, за толстым стеклом с паутиной трещин, мерно пульсировала поршневая камера — огромный цилиндр, соединённый с сетью трубок, вживлённых в тело пациентки.

С каждым тактом машина издавала влажный, хриплый вздох — звук, похожий на предсмертный стон паровоза.

На кровати рядом лежало тело.

Бледные руки, выступающие из-под одеяла, были усыпаны следами от игл — тонкие шрамы, как дорожки муравьев, сходились к медным канюлям, ввинченным в вены.

Но лицо…

Лицо скрывала кожаная маска с латунными вставками, плотно притянутая ремнями. От неё отходили шланги, наполненные тёплым паром и едким запахом эфирного концентрата — наркотического коктейля, который не давал мозгу проснуться.

На груди — медные электроды, подключённые к динамо-машине. С каждым разрядом мышцы дёргались, заставляя пальцы судорожно сжиматься.

Главный узел аппарата — маятниковый механизм с качающимися гирями.

Если ритм сбивался, машина начинала скрипеть, а из бокового клапана вырывалась струйка алой жидкости — кровь, отфильтрованная «железными почками».

«Циклоп» не просто стонал.

Он бормотал.

Обрывки слов, шепот, смех — будто в его трубках застряли частички души.

Но главное — он работал. Пока шестерни крутились, пока пар не остыл — смерть не могла забрать свою добычу. Даже если сам больной уже давно молил о конце.

Улисс стоял, не дыша.

Он узнал.

Даже под маской.

Даже с трубками, впившимися в горло.

Ту, которую отец называл «отдыхающей».

Ту, что никогда не проснётся.

Чертёж в его руке дрожал.

Буквы на пергаменте смещались, образуя новую схему.

Улисс сделал шаг вперед. Его сапоги погрузились в чернильную лужу, которая тут же ожила, поднявшись по его ногам, словно сотня тонких щупалец. Чернила текли вверх, обвивая его тело, смешиваясь со слезами на лице, пока наконец не затекли ему в глаза.

Мир окрасился в темно-синий.

Он протянул дрожащую руку к кожаной маске. В тот момент, когда пальцы коснулись ремней, по корпусу "Стонущего Циклопа" пробежала судорога — вереница красных лампочек замигала в тревожном ритме.

Маска соскользнула с легким шорохом.

Перед ним было лицо, которое он едва узнал.

То, что когда-то сводило с ума аристократов Небесного Утёса, теперь представляло собой восковую маску смерти — впалые щёки, синие губы, кожу, натянутую над костями так, что просвечивали сухожилия.

Но глаза...

Глаза были живыми.

Они смотрели на Улисса с ясным, почти спокойным пониманием.

Механическая рука поднялась сама собой. Три металлических пальца мягко легли на нос и рот матери.

Она не сопротивлялась.

Смотрела так, будто наконец-то увидела то, что так долго ждала.

И закатила глаз.

Аппарат застонал громче. Поршни начали двигаться вразнобой, трубки дергались, как змеи.

Улисс не чувствовал времени.

Он стоял, застывший в этом жесте, пока чернила не начали стекать с его лица обратно на пол, унося с собой слезы.

И тогда…

Удар.

Что-то тяжелое врезалось в него сбоку, отшвырнув от кровати.

Улисс ударился спиной о стену. Перед глазами поплыли красные пятна.

Когда зрение прояснилось, он увидел его.

Лорд-Конструктор стоял у аппарата, его лицо было искажено яростью.

— Что ты наделал?! — его голос сорвался на хрип.

"Стонущий Циклоп" издал протяжный, жалобный вой.

Звук, прорвавшийся сквозь гул машин, был странным — то ли крик, то ли рычание.

Улисс поднял голову и увидел отца.

Лорд-Конструктор стоял у кровати, его лицо исказилось в гримасе, которую Улисс никогда раньше не видел.

— Ты… Как ты… — слова рвались сквозь сжатые зубы, пропитанные ненавистью.

— Я должен был, — тихо ответил Улисс. — Она бы этого хотела.

Вдруг взгляд отца упал на чертеж, выскользнувший из рук сына.

Он поднял его.

И что-то изменилось в его лице.

— Я думал, ты примкнешь ко мне. Но ты не оставил мне выбора.

Лорд-Конструктор потянулся в карман — Улисс рванулся вперед, сбив его с ног ударом в колено.

Они рухнули на пол.

Борьба.

Грубые захваты, удары, хриплое дыхание. Отец вцепился ему в плечо зубами, как зверь — Улисс взвыл от боли, но не отпустил.

Потом его металлические пальцы нашли горло отца.

И сжали.

Ярость.

Она текла по жилам, как расплавленный металл. Ладонь протеза, казалось, ожила — стала острее, гибче, чувствительнее. Он ощущал каждый удар пульса под пальцами, каждый хриплый вздох.

Отец дергался, слабея.

И тогда Улисс взглянул на мать.

Тихий, неподвижный силуэт под простыней.

Это остановило его.

Он разжал пальцы.

Поднялся.

Забрал чертеж.

— Ты же не знаешь, с чем связался! — отец хрипел, давясь собственным голосом. Трубы "Циклопа" взрывались! — Ты уже сдох!

Улисс не обернулся.

Он вышел из комнаты, а за спиной крики отца терялись в гуле машин, сливаясь со стоном "Циклопа", который наконец затихал.

Часть II Глава 20. Отречение

Солнце, бледное и жестяное, пробивалось сквозь изморозь. Доки гудели, но не от жизни — от работы. От механического ритма, в котором люди и Железномордые двигались как единый организм.

На перекрёстке, где пути сходились как шрамы, стоял Железноликий-проповедник.

Его корпус, некогда золочённый и украшенный священными гравировками, теперь был покрыт слоем копоти и инея. Голосовой модулятор, настроенный на указующую тональность, звенел в такт работе ближайшей паровой турбины:

— И узре-е-е-л Догматик Истину в движении шестерён… — Скрежет. Шипение. — Ибо лишь в подчинении Закону Механики обретает душа спасение…

Люди проходили мимо, опустив головы.

Железноликие сбавляли ход, их линзы мерцали в такт каждому слову.

— Горе т-е-е-ем, кто противится Воле Верховного Догматика! Ибо будут они вырваны, как шестерня, что не встаёт в паз…

Лишь один прошел мимо, не сбавляя шаг. Тяжелые латунные ступни вдавливались в снег. В руках он держал две массивные коробки, поставленные одна на другую. Груз не доставлял ему неудобств — шестерни в суставах плавно вращались, без скрипа, без заминки.

— Ставь сюда, — махнул рукой человек в кителе, тыча пальцем на груду ящиков у трапа.

Гефест послушно опустил коробки. Вокруг кипела работа: люди и Железномордые грузили товары на "Громоздкого" — пароход, обшитый латунью и клёпаной сталью, с высокими дымовыми трубами, изрыгающими угольный дым. Гребные колёса с резными лопастями медленно покачивались у бортов, а паровые свистки оглушали порт пронзительными гудками.

— Эти были последние. Передай хозяйке... — Человек протянул Гефесту четвертьпара.

Железноликий медленно поднял глаза.

— ТУТ ПОЛОВИНА.

— Ах да… — Моряк почесал затылок и моментально достал ещё четвертак.

Гефест забрал деньги, сунул их в потайной карман мантии и отправился дальше, вглубь городских окраин.

За последние полгода Гефест изменился.

Его корпус больше не украшали затейливые завитки — только гладкая черная сталь и функциональные пластины. На груди выбита гравировка с серийным номером, как у всех новых Железномордых. Даже плащ был другим — чёрный, без узоров, с глубоким капюшоном.