Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс

— Вот именно.

Сент-Ив торжествовал, абсолютно убежденный в том, что мое скромное участие в его замысле вполне стоило пары впившихся в мое тело шипов, но я и рта не успел открыть, чтобы намекнуть ему на кособокость такой оценки, когда прогремел оглушительный хлопок, выбросивший меня вон из кресла с брюками в потеках хереса из опрокинутого стакана. Вскочив, я увидел у открытой остекленной двери Хасбро: волосы слуги метались на ветру, а половицы были мокры от вторжения возобновившейся снаружи грозы. В руках он сжимал длинное ружье с толстенным, еще дымящимся стволом: убийственное оружие, по всему видать.

Сент-Ив спокойно поднялся, чтобы вслед за мною вглядеться в дождливую ночь:

— Что там, Хасбро?

— Подозрительные личности, сэр.

— Подстрелил кого-то?

— Да, сэр. «Завалил одного», как говорят на Диком Западе бледнолицые охотники. Лежит на газоне, не шевелится.

Профессор мигом запалил фонарь, и мы втроем оказались под дождем, с опаской приближаясь к недвижно лежащей фигуре неизвестного существа. Хасбро шел с ружьем наизготовку, готовый разнести незваного гостя в клочья. Упавший, если им действительно был человек, теперь явно пребывал на более святых землях, чем можно сыскать в окрестностях Чингфорда-у-Башни.

Готов признать, тем вечером я пропустил глоток-другой крепкого, но выпитое не замутило мой взор. К сказанному добавлю, что всегда был горд своею приверженностью истине. Спросите у любого из ребят в скаутском штабе, и они подтвердят вам, все как один, что Джек Оулсби не привык кривить душой. В этом отношении я тверд как скала и могу вас заверить, крепость этой скалы испытала в тот момент серьезную проверку: когда Сент-Ив приподнял фонарь над раной павшего, цвет его крови оказался… зеленым. Мутная, стремительно загустевшая кровь, вытекая, образовала нечто похожее на спутанные грязные комья мхов Ирландии. Сент-Ив взирал на нее угрюмо, но явно не был застигнут этим зрелищем врасплох. Нагнувшись, он скинул с ноги мертвеца ботинок и широким жестом, будто бы представляя почтеннейшей публике незаурядного пианиста, указал на раздвоенное копыто, которое у этой твари было вместо ступни, — наигнуснейший из всех курьезов анатомии, с какими я только имел удовольствие сталкиваться прежде. Лежавшее перед нами существо обладало свиными голенями, но при этом выглядело полнейшим джентльменом, если кому-то угодно считать таковым зверя, этим самым вечером выбросившего меня из поезда. Этот тип был так же мертв, как и отрез йоркширской ветчины, причем уже начал подванивать.

Еще одна черта Джека Оулсби — я вовсе не трус. Иными словами, даже если меня швырнут в окно на полном ходу железнодорожного состава (отмечу, что подобному приключению по силам вселить робость даже в самое отважное из сердец), я, подобно бравому вояке, поспешающему на поле боя, всё равно побреду сквозь ночь на встречу с ученым — не с безумцем в полном смысле этого слова, скорее с эксцентриком, подверженным полету буйной фантазии, в чьи намерения входит препроводить вашего покорного слугу в глубины космоса в совершенно неприглядном аппарате. «Мужество» — это еще слабо сказано, по-моему. Впрочем, бросив единственный взгляд на копыто, произрастающее из окончания излишне розоватой, но в остальном вполне человечьей с виду ноги, я взвизгнул: «Вот же черт!» (крик наверняка слыхали аж в Сток-Ньюингтоне) и, по выражению моей матушки, «грязной рубахою на ветру» полетел назад к зданию усадьбы Сент-Ива, где опрокинул в себя остатки хереса и, не дожидаясь приглашения, откупорил еще бутылку.

Позднее Сент-Ив и Хасбро тихонько пробрались обратно, избавившись от пресловутого corpus delecti[16] в приемной местного вивисектора. Я тем временем усердно заливал врата страха потоками испанского хереса, но оставался трезв как стеклышко, к вящему своему смятению. Может показаться, затея с выпивкой шла вразрез со всякими доводами благоразумия; в конце концов, сюда оказалось замешано мертвое тело или некое его подобие, — но профессор видел вещи в несколько ином свете. Лэнгдон Сент-Ив всегда обладал уникальным зрением вполне мирского толка, но всё же отличным в своем спектре от границ, различимых заурядными обывателями. — если вы понимаете, о чем я толкую. Несомненно, подобные длины световых волн доступны взглядам лишь крайне одаренных людей. Так вот, профессор лично заверил меня, что при условии бдительности новые вылазки свинорылых шалопаев нам будут не страшны и мы шутя протянем ночь, чтобы встретить утро в добром здравии. Представьте на миг, как же согрело мою душу это простое замечание!

Итак, мы устроили ночное бдение: Хасбро со своим слоновьим карабином взялся прочесать окрестные владения, пока Сент-Ив нес дозор в доме — сперва у одного окна, затем у другого. Я, в свою очередь, не спускал глаз с камина, охраняя дымовую трубу и бутыль хереса на тот случай, если копытные рискнут пробраться в дом сверху. Ревущее пламя, как меня уверяли, разгоняет даже самые устрашающие порожденья тьмы; клянусь Богом, я без устали подкидывал в огонь дровишки. И то, что мне довелось услышать за эту долгую ночь, лишь укрепило во мне желание не выпускать стакан из руки. В частности, мне стало известно, что свиноморды с копытами вместо пят — не люди вовсе (о чем я уже начал подозревать), а существа, поставившие себе целью не допустить осуществления нашей космической миссии. По всему выходило, что пришельцы, эти самые цитронцы (а Бёрдлип и старший из Кракенов нарекли их родную планету Цитроной, углядев на ее поверхности обширные насаждения мандариновых деревьев), просачиваются к нам на Землю сквозь то, что Бёрдлип и Сент-Ив прозвали «черными дырами», вернее, через одну такую дыру.

Вообще-то я понятия не имею, как все устроено, но могу вообразить жерло железнодорожного туннеля, видимое издалека и прорубленное в скальном массиве. На самом же деле дыры — туннели, если угодно, по-видимому, вырезаны в космической тверди… В отвердевшем космосе, стало быть. Человеку вроде Сент-Ива это скажет о многом, но лично я и мне подобные в таких материях не разбираемся. Дыры являют собою врата в сад, расположенный… скажем, где-то, и соединяют, как мне объяснили, один участок пространства с другим. Какой-нибудь беспечный космолетчик может играючи нестись сквозь пустоту, когда по соседству вдруг откроется треклятая гигантская дыра и, если тот зазевается, утянет в свое нутро — в точности, как шланг насоса всасывает воду. Самая головоломная задача (по крайней мере для меня) состоит в том, как дыра может обрестись в пустоте. Профессор справляется с нею шутя. Выходит, эта дыра на самом деле не имеет каких-то размеров, поддающихся определению при помощи обычных линеек и отвесов. Она, скорее, из тех штуковин, что вечно ставят человечество в тупик: судя по всему, дыра — одновременно альфа и омега; скважина, которая сразу и прореха, и препятствие. Достаточно упомянуть, что Кракен и Бёрдлип пронеслись проспектами и авеню этой скважины, чтобы свалиться прямиком в непроходимые джунгли Цитроны, где они с неделю забавлялись, изучая тамошнюю флору, прежде чем умчаться назад сквозь ту же дыру. Весь кавардак, впрочем, только начинался: уже после возвращения за ними принялись гоняться эти самые свинорылы (в неизвестном количестве), чтобы в итоге разнести в щепы лабораторию Бёрдлипа, прикончив при этом Каракатицу — старшего из братьев Кракенов. А их дурное обращение с младшим братом вогнало бедолагу в неуемное пьянство и безумие…

Пришел я в себя в кресле у камина, с телом, одеревеневшим что твой столб, и незамедлительно был встречен неутомимым Хасбро, внесшим в гостиную кофейник, полный яванского мокко. Свою чашку я подсластил дважды (ради вкуса и дабы возместить растраченные кровяные сахара), а после кофе и умывания был полностью готов встретить натиск хоть всех свинорылов Эссекса. Люди-свиньи, впрочем, так и не явились, — и то же можно сказать о Лэнгдоне Сент-Иве, который срочно отбыл, как выяснилось, по какому-то загадочному делу.