Сорока на виселице - Эдуард Николаевич Веркин

– Это не эпизод! Если это эпизод, то все гораздо проще, но я боюсь, что это не так…

Я не видел Штайнера в таком состоянии. Думаю, ему хотелось плакать, лицо задвигалось в подходящих для слез местах, Штайнер стал трогать себя за лицо, словно пытаясь его успокоить.

– Возможно, не стоило это начинать… – сказал Штайнер. – То есть наверняка не стоило…

Уэзерс косился на меня.

– Что все-таки предлагаете? – сощурился Уэзерс.

– Нам придется спуститься, – сказал Штайнер. – Не вижу других вариантов.

– Это разумно… Человек в пограничном состоянии может быть опасен, в том числе для окружающих.

– Вам, доктор, тоже, к сожалению… – указал Штайнер. – Придется спуститься с нами. Могут понадобиться ваши… определенные навыки… и спецоборудование. Вы, надеюсь, понимаете?

Уэзерс кашлянул.

– Я понимаю… Но вы уверены, что… оборудование действительно понадобится?

– Вы же видели палец! Вы же его видите?

Штайнер снова указал на палец в сканере.

Уэзерс направился к оранжевому боксу.

– Ян, хочу тебя спросить… спросить… – Штайнер, похоже, смущался. – Ты же спасатель, так?

– Так…

– Приходилось ли тебе спасать кого-нибудь, скажем так… – Штайнер обернулся на Шуйского, но тот посторонне пожал плечами, отчего Штайнер принялся проверять карманы костюма. – Спасать против воли, если так можно выразиться… спасуемого…

Хорошее слово, подумал я. Спасуемый.

– Неоднократно, – сказал я. – Более того, практически всегда никто не хочет спасаться. Когда человек не хочет спастись, применяют несколько стандартных процедур, например, таких…

Я дотянулся до Шуйского.

Пока Шуйский поднимался с пола, Уэзерс вернулся от оранжевого бокса с другим боксом, малым, малый оранжевый бокс удобно висел на поясном ремне доктора. Штайнер проверял карманы комбинезона.

– Если спасуемому грозит серьезная опасность, приходится действовать экстренными, порою форсированными методами…

Пока Шуйский поднимался, Штайнер достал из кармана бумажный самолет.

– Думаю, Ян, твои профессиональные навыки могут нам пригодиться…

Шуйский отошел подальше. Штайнер расправил бумажные крылья, хотел запустить самолет, замахнулся, передумал, спрятал обратно в карман.

– Ян, а что… что он делал в четырнадцатой лаборатории? – негромко спросил Штайнер.

– Аэродинамические опыты, – ответил я.

– Аэродинамические опыты…

– Лучше не медлить, – заметил Уэзерс.

Мы вышли из медчасти, направились к лифту. Шагали быстро, Штайнер и Уэзерс сосредоточенно молчали. Уэзерс то и дело поправлял медбокс. Шуйский хлюпал носом и кряхтел. Я шагал последним.

Штайнер вызвал лифт с помощью персонального идентификатора.

– Аэродинамические опыты имеют большое значение. Я в детстве тоже занимался такими опытами, меня, прежде всего, интересовала форма. В полете главное форма, чтобы понять это, достаточно посмотреть на эволюцию летательных аппаратов. Их форма становилась совершеннее и, заметьте, все дальше уходила от природных образцов, стремясь к некоему абсолюту. Возможно, мы были близки к идеальной форме, в нескольких шагах от прорыва, но случилась энергетическая революция, баланс сдвинулся, мы перестали взаимодействовать с пространством, мы стали его разрывать…

Рассказывал Штайнер, я понимал зачем.

Лифт шел долго, остановился, стены кабины втянулись… не заметил куда, мы оказались в необычном помещении, раньше я никогда в таких не бывал. Мне показалось, оно походило на металлический конус, впрочем, это мог быть оптический эффект. Много железа везде, по сторонам, под ногами, над головой, и пахло железом, я понял, что еще не видел столько железа на Регене, а здесь железо, сверху свисали цепи, сотни цепей, вокруг и вдоль стен стандартные грузовые боксы, много. Рабочие комбинезоны были подвешены к цепям, цепи поднимались в высоту, терялись в сумраке, костюмы высшей защиты шевелились в волнах восходящего сквозняка.

– Под нами четвертый кессон, – Штайнер указал на решетку. – Это нулевой шлюз, он оборудован в соответствии с традиционными представлениями, думаю, ты понял…

Я понял и подумал, что цепей я не видел никогда в жизни, на Земле их не осталось вовсе, в пространстве тоже, а здесь есть, кто-то реплицировал тысячи цепей, чтобы оборудовать предшлюз четвертого кессона в соответствии с традициями, синхронная физика.

Штайнер поймал комбинезон, подтянул его и снял с крюка.

– Шуйский, поднимись, пожалуйста, на пульт, – приказал Штайнер. – Проследи… ты понимаешь…

Шуйский с видимым облегчением удалился, мы остались в предшлюзе одни.

– Одевайтесь, времени мало.

Я и Уэзерс тоже поймали и притянули комбинезоны, стали одеваться. Комбинезон, маска, ботинки, перчатки. Все, кстати, несмотря на древний вид, удобное.

– Пройдемте к подъемнику, – указал Штайнер. – Туда, к зеленому створу.

Мы направились к подъемнику, к зеленому терминалу.

– Это, разумеется, не обычный подъемник, – объяснял Штайнер. – Это шлюзовая карантинная система, как вы понимаете, многоуровневая…

Мы вошли в кессон, двойная диафрагма, камера, похожая на доменную печь… Откуда я знаю, как выглядит доменная печь изнутри…

– Объем должен быть максимально стерилен, поэтому спуск займет несколько минут. Проходите поближе к центру, по краям… дискомфорт…

Мы ступили на решетчатую платформу.

– Можно закрыть глаза, – посоветовал Штайнер. – Начинаем… Держитесь.

Платформа дрогнула и медленно поползла вниз.

– Объем окружен тройным коконом модифицированного инерционного поля, – Штайнер продолжал рассказ. – Первый слой останавливает любой живой организм крупнее вируса. Второй слой задерживает вирусы… любые формы органической материи…

Я вспомнил бумажный самолет Уистлера. Снег. Зажигалку.

– Третий слой отсекает инерционные…

Платформа дрогнула, я не расслышал.

– Откуда тогда снег? – спросил я. – Галерея, на которой мы были, засыпана снегом.

– Этого не может быть, – осторожно поправил Шнайдер. – Барьер непроницаем в одну сторону, это строгий протокол безопасности. Через кокон не может проникнуть ничего, кроме света.

На галерее лежал снег, наметенный из Объема.

– Но я же видел…

– Там холодно, – объяснил Уэзерс. – Это вызывает ассоциативные замещения, преобразуемые психикой… как правило, в зрительные формы. Необыкновенно яркие.

На галерее был снег. Из этого снега Уистлер лепил снежки.

– Осторожно…

Свет. Глаза стоило все-таки закрыть.

Жар, я почувствовал его сквозь костюм.

Платформа опускалась. Жар. Холод. Свет. Толчок.

– На месте, – объявил Шнайдер. – Сейчас глаза привыкнут.

Мы покинули платформу.

– Четвертый кессон, – пояснил Штайнер.

Мы оказались в огромном помещении, больше всего похожем на эллинг для дирижаблей Службы контроля погоды. Металлические фермы, терявшиеся в высоте, хрустальные изоляторы, платиновые сталактиты стабилизационных пластин, много машин, предназначения которых я не знал, вместо дирижаблей – сопоставимые по размерам холдеры, покрытые изморозью, заполненные, вероятно, жидким кислородом.

– Нам туда, – указал Штайнер. – Шагайте по желтой линии.

Мы пошагали по желтой линии, хотя я почему-то видел ее красной.

По сторонам в несколько ярусов располагались м‐блоки, видимо, перенесенные с «Тощего дрозда», блоки вскрыты, сменные кассеты вырваны, бронзовые цилиндры валялись на полу в бордовой амортизационной жидкости, в спутанных черных кабелях. Ни Штайнер, ни Уэзерс не смотрели по сторонам, я разглядывал окружающее с интересом. М‐блоки были весьма ресурсоемкими устройствами, не предназначенными к репликации, собирались и настраивались индивидуально, здесь же их не особо, похоже, ценили, я заметил, что некоторые блоки вскрыты нештатно, похоже, с