Король утра, королева дня - Йен Макдональд

удивительного и волшебного. Я думаю об этом, потому что в ее стихах чувствуется магия – слышится далекое пение рога и лай псов Дикой охоты. Мне кажется, мама должна была что-то испытать, но, как и древние стоячие камни, о которых она мне рассказывала, ее детские воспоминания о Потустороннем мире преобразились, вобрали атрибуты и украшения мира бренного. Вот почему она пишет такие стихи и книги; для нее это единственный способ услышать, как трубят рога Эльфландии [12] где-то вдали.

Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 2 июля 1913 года

Сделаю паузу в отчетах о «Проекте Фарос» (который продолжается, к моему вящему удовольствию, хотя я еще не получил ответов даже на десятую часть приглашений, отправленных видным членам астрономического сообщества; приглашений, дающих им шанс стать свидетелями величайшего события этой и – осмелюсь ли такое заявить? – любой другой эпохи: установления связи с расой из иного мира), чтобы прокомментировать менее значимый вопрос личного характера, который в немалой степени меня отвлекает. Я имею в виду, конечно, все более иррациональное поведение моей дочери Эмили. С момента возвращения из Дублина она бродила по Крагдарре, словно сомнамбула, с неохотой уделяя внимание отцу и его эпохальной работе, – ее голова под завязку забита фантазиями о фейри и мифических существах, обитающих в Брайдстоунском лесу. Я не могу понять, а тем более принять запредельную настойчивость моей дочери в отношении истинности и объективности этих фантастических выдумок. И как будто этого недостаточно, сегодня она намекнула, что хочет одолжить одну из портативных камер, с помощью которых я отслеживаю продвижение альтаирского судна: ей надо сделать серию снимков «волшебного народа», резвящегося в лесу вокруг поместья! Неужели это все назло мне и моей рациональной, научной жизненной философии, в порыве подросткового бунта? Случилась ужасная ссора, Эмили настаивала, что больше не маленькая девочка, а женщина и я должен относиться к ней соответственно; я доказывал с мягкой убедительностью и спокойной рациональностью, что, если она желает, чтобы с нею обращались как с женщиной, нельзя упоенно истерить, словно дитя. Увы, ничего не решилось, и я боюсь, что, как и в любой другой ситуации, касающейся Эмили, Кэролайн откажется поддержать меня и встанет на сторону нашей дочери.

Ах, если бы у меня было больше времени, чтобы проводить его с Эмили! Может, тогда она не забрела бы так безоглядно в край фантазий и причуд! Боюсь, в последнее время я не был для нее настоящим отцом, но явление звездного народа по необходимости переворачивает все человеческие отношения с ног на голову.

Ко всему прочему, электрические флюктуации, терзавшие дом на Пасху, возобновились и стали более частыми и продолжительными. Нужно переговорить с мистером Майклом Барри из «Компании по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола», а также с его суровым сотрудником, мистером Макатиром. Препятствия моей работе на столь продвинутой стадии эксперимента – достаточно серьезная проблема. Недопустимо, чтобы электроснабжение понтонных фонарей оказалось ненадежным и вышло из строя в самый неподходящий момент!

Наконец, и это правда последнее, как пресловутая соломинка на спине верблюда, в течение нескольких недель фермеры-арендаторы жаловались на нападения на их птичьи фермы – можно подумать, я каким-то образом несу ответственность за безопасность их личных хозяйств. Ну и что же я обнаружил сегодня утром? Те же самые проклятые хищники ворвались в курятники Крагдарры и совершили акт чистейшего, бессмысленного вандализма, оторвав головы пяти птицам. Как будто у меня мало проблем. Увы, нет времени, чтобы как следует разобраться с этими отвлекающими факторами. Альтаирцы превыше всего.

Дневник Эмили, 3 июля 1913 года

Вчера воцарилось настоящее пекло; в саду сделалось так невыносимо, что пришлось остаться в доме, где условия казались, по крайней мере, сносными. Только папу как будто не трогала жара, он суетливо занимался своими забавными делами, словно было прохладное апрельское утро, а не самый жаркий день столетия (так написали в «Айриш таймс»), в то время как мы с мамой валялись на диванах, беспрестанно умоляя миссис О’К принести очередной кувшин лимонада со льдом.

Да и ночь оказалась слишком жаркой для сна. После – как мне показалось – нескольких часов, на протяжении которых я ворочалась с боку на бок, пытаясь заставить себя заснуть (от такого можно лишь еще сильнее взбодриться), я прекратила борьбу и поднялась с кровати. Небо светилось. Отсветом зашедшего солнца или грядущей зари, не знаю: все часы в комнате остановились и показывали разное время. Луна сияла – только миновало полнолуние. Не знаю, что заставило меня открыть окно; возможно, надежда на прохладный и освежающий ветерок с гор, однако воздух снаружи оказался тяжелее и удушливее, чем в спальне. Все было пурпурным, сиреневым и серебристым. И неподвижным, таким неподвижным. Как будто сон в летнюю ночь, только наяву.

Затем безмолвный голос позвал меня по имени: «Эмили». Я поняла, что должна выйти туда, в ночь. Обязана. Помню, я заметила, что часы с боем на лестничной площадке остановились на без десяти два. Когда я на цыпочках спустилась и выглянула из французского окна в столовой, снова раздался безмолвный голос, зовущий меня: «Эмили». Снаружи воздух прильнул к телу, словно обнимая. Аромат цветов был всепоглощающим – гардения, маттиола, жимолость, жасмин. Вокруг все застыло и притихло, как будто остановилось само время, а не только все часы Крагдарры. Я пересекла утопленный сад и теннисный корт. И остановилась там, где клематис, душистый горошек и мальвы заслоняли беседку. Что-то подталкивало меня изнутри, но я не поддавалась странному чувству. Это было неразумно: чем больше я сопротивлялась, тем сильнее становилось ощущение. И вот оно захлестнуло меня полностью. Я развязала ленты на плечах и сняла ночную рубашку. Когда я это сделала, весь сад, как мне показалось, затаил дыхание, а потом тихонько ахнул. Не было ни стыда, ни страха – по крайней мере, не в тот момент. Я почувствовала себя свободной, почувствовала себя воплощением стихии, почувствовала себя вовсе не голой, а облаченной в плащ волшебный, покров небес.

Безмолвный голос звал меня к беседке, серой, серебристой, похожей на тень в лунном свете. Под карнизом сновали и жужжали светлячки. Но это были не настоящие светлячки, потому что их огни холодные, зеленые; эти же были синими, серебряными и золотыми. Сейчас это кажется странным (сейчас многое выглядит странным относительно той ночи, хотя тогда казалось таким же естественным, как воздух), но я не боялась. Безмолвный голос снова позвал меня, и, когда я подошла ближе к беседке, огни оторвались от карниза и