Нил Шустерман - Обделённые душой

Мгновение молчания... а потом Уна вскидывает голову и заливается смехом:

— Ну, точно вам говорю — сова!

Точо сердито смотрит на Уила.

— Я хочу, чтобы ты сыграл мне завтра. Ты поможешь мне умереть спокойно и с достоинством. Своим отказом ты навлекаешь на меня позор. И ты позоришь себя тоже.

— Я буду играть тебе только для исцеления, дедушка, — говорит Уил. — После того, как ты получишь новое сердце.

Старик замолкает и лишь испепеляет внука взглядом, от его хорошего настроения и следа не осталось. Он отворачивается к окну, всем своим видом показывая, что визит окончен.

— В то время как ваша наука и экономика сосредоточилась на развитии технологии расплетения, наши учёные работали над методами пересадки органов от животных к человеку, — рассказывает Уил Леву по дороге домой. Уна на прощание поцеловала Уила с некоторой прохладцей в щёку и вернулась в мастерскую лютье. Уил подождал, пока она не скрылась из виду, и только потом достал гитару из-за камня. — Мы справились с проблемой отторжения органов и со многими другими трудностями, связанными с междувидовой пересадкой органов. Единственное, чего мы пока не можем пересаживать — это мозговую ткань животных. Животные думают не так, как мы, вот потому из этого ничего и не выходит.

— Но почему же вы не поделитесь этими знаниями с другими учёными? — спрашивает Лев.

Уил смотрит на него так, будто Лев только что дико сглупил. Может, так оно и есть.

— Мы поделились. Они не заинтересовались. Фактически, ваши учёные заклеймили наши методы как неэтичные, аморальные и вообще отвратительные.

Лев вынужден признать, что часть его сознания — та, что прониклась идеологией мира, где десятина и расплетение считались делом нормальным — согласна с этим мнением. Удивительно, как мораль, которая, как ему казалось, всегда чётко разграничивает чёрное и белое, подвержена влиянию того, что тебе внушают сызмала.

— Ну и вот, — продолжает Уил, — для того, чтобы эта технология работала, наши умники-законники изобрели целый свод законов, основанный на нашей традиционной системе верований. Когда Люди Удачи достигают определённого возраста, они отправляются в духовное искание и находят своего духа-хранителя. Он может быть чем угодно: птицей, насекомым, любым другим животным. Само собой, после того, как Совет принял законы в связи с трансплантацией органов, вряд ли стоит удивляться, как много детей с подачи своих родителей назвали своим духом-хранителем свинью!

До Лева не совсем доходит, так что Уил объясняет, что самым биологически близким человеку животным помимо приматов является свинья.

— Пумы — самый худший случай, — говорит он. — Вид редкий, малочисленный, физиология сильно отличается от человеческой; к тому же хищники не созданы для долгой жизни, как травоядные, поэтому их сердца быстро изнашиваются.

— А кто у тебя дух-хранитель? — спрашивает Лев.

Уил смеётся.

— Со мной вообще завал, если мне понадобится орган! Мой дух — ворон. — Он на мгновение замолкает. Погружается в себя. Таким он становится, когда играет. — Все называют мою музыку божественным даром, но рассматривают её как обязанность. Я, видите ли, навлекаю на себя позор, если не отношусь к своей игре так, как им хочется! — Он сплёвывает на придорожный камень. — Я бы никогда не согласился на человеческий орган, братишка... однако в твоём мире есть много чего такого, отчего бы я не отказался.

— Как, например, аплодирующая толпа?

Уил на секунду задумывается.

— Как, например... когда тебя оценивают по достоинству.

Уил понимает: он слишком многое открыл Леву. Всё должно быть наоборот: человек, спасающийся бегством от закона, должен открываться тем, кто его приютил, находя утешение в их доброте. Уил решает закрыть своё сердце на более надёжный замок.

На следующий день за завтраком Уил накладывает кашу себе и Леву, и в это время звонит отец. Ма поднимает трубку в кабинете, ожидая плохих известий, но внезапно ставит телефон на громкоговоритель — эту новость должны слышать все!

— Мы завалили пуму-самца через полчаса после начала охоты! — слышит Уил голос отца. — Пивани уже вынул сердце.

Облегчение прокатывается волной по всему дому. Даже Лева, встретившегося с дедушкой только один раз, охватывает радость.

— Уил, отправляйся к дедушке и расскажи ему, — велит ма. — Да поживей! Хоть и говорят, что дурная весть приходит быстрее доброй, на этот раз пусть всё будет наоборот.

Уил хватает гитару и спрашивает Лева, не хочет ли тот пойти с ним. Ради такого случая они даже съезжают вниз на подъёмнике, а не карабкаются по верёвочной лестнице.

— Ты такой упрямый, дедушка, но видишь — ты таки получишь сердце пумы! — говорит Уил, перебрасывая гитару со спины на перёд, готовый играть мелодии исцеления, даже не дожидаясь трансплантации.

— Упрямство — это наша фамильная черта, — сухо отвечает старик. Уил замечает, что дедушка смотрит на Лева — не потому, что хочет подарить мальчику своё внимание, а лишь затем, чтобы не встречаться глазами с внуком. Уил начинает что-то подозревать.

— Что-то не так, дедушка? Я думал, ты обрадуешься.

— И обрадовался бы, если бы сердце досталось мне.

— Что?!

Дедушка тычет пальцем в сторону группы посетителей, столпившейся около другой койки. Уил не обратил на них внимания, когда входил в палату — настолько он торопился сообщить деду прекрасную новость — но, по-видимому, Точо узнал обо всём ещё до прихода внука. Женщина на второй койке молода — ей около тридцати или чуть за тридцать. Родственники, собравшиеся около неё, похоже, веселы и счастливы, несмотря на то, что она в тяжёлом состоянии.

— Я отдаю сердце ей, — заявляет дед. — Я уже решил.

Уил вскакивает так резко, что стул опрокидывается.

— О чём ты толкуешь?!

— Я могу не выдержать операции, Чоуилау. Слишком стар. А тут — молодая женщина, у неё гораздо выше шанс выжить. У неё тоже дух-хранитель — пума.

— Но сердце добыто твоими сыновьями! — взрывается Уил, и женщина на соседней койке слышит его. Вот и хорошо! Пусть все знают! — Это сделали твои сыновья, а это значит — оно твоё и ничьё больше!

Дед переводит взор на Лева, и внук злится ещё больше.

— Не смотри на него! — вскрикивает Уил. — Он не нашего племени!

— Мнение постороннего всегда объективно. Оно непредвзято.

Лев отступает на шаг назад. Уил не хочет, чтобы он принимал участие в этой дискуссии. Да он сам, Лев, не хочет этого ещё больше!

— Это ваше сердце. — Вот и всё, что он может сказать.

Уил почти что вздыхает с облегчением: молодец, Лев, поддержал! — но тут дед произносит:

— Видишь? Парень согласен со мной.

— Что? — спрашивают Уил и Лев в унисон.

— Это моё сердце, — поясняет дед. — А это значит, что я имею все законные основания решать, что с ним делать. И я отдаю его этой молодой женщине. И уволь меня от дальнейших дискуссий.

Ярость и скорбь охватывают Уила. Он вылетает из кардиологического корпуса, но сбежать ему не удаётся. Новость о решении деда уже известна всей семье, и в тот момент, когда Уил выносится на улицу, игнорируя попытки Лева удержать и успокоить его, к зданию уже подходят остальные родственники: родители Уила, затем дядя Пивани и его семья. Уил видит ближайших друзей Точо. А вот и Уна. Их всех позвали, чтобы попрощаться со стариком. Они все пришли проводить его.

— Сделай это для него, Уил, — мягко просит ма, ступая на порог. — Пожалуйста, сынок, сделай это для него.

Он ждёт снаружи, пока все не входят в корпус, включая и Лева. Потом он медленно шагает по коридору к круглой палате. Мимо него катят женщину с синюшными губами, за ней гурьбой следуют её родичи. Больную уже начали готовить к операции.

В палате все уже расселись на стульях и на полу. Лев придержал стул для Уила. Усталые глаза деда прикованы к лицу внука. Тот садится и начинает играть. Сначала звучат мелодии исцеления, но в слишком скором темпе. В игре Уила чувствуется отчаяние. Но его никто не останавливает. Но постепенно музыка переходит в скорбные погребальные тренодии: звуки призваны облегчить переход из этого мира в следующий.

Уил играет несколько часов. Он с такой полнотой растворяется в музыке, что забывает обо всех присутствующих. Юноша почти не слышит слов, с которыми его родные прощаются со стариком, не слышит, как его дед говорит о переходе духа из его разрушающегося храма в иное царство. Он не обращает внимания на Лева, который сейчас кажется ещё более чужим, чем обычно. Уна присела у окна рядом с Левом; она слушает игру Уила, но он не смотрит на неё. Уил скользит взглядом по лицу отца — оно торжественно-печально. На отце по-прежнему охотничий костюм, на дяде Пивани тоже, только дядина одежда запятнана кровью пумы. Снаружи, из-за стен корпуса, доносится запах костра: там семья спасённой женщины поёт духам благодарственные песни.