Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

Она научилась… Одно, потом ещё, потом третье… Словно виноградные косточки из горсточки, просыпала в бочкино брюхо горящие зёрна. Исполнившись света, они всё чётче проявляли взвесь сусальной пыльцы и красненьких всполохов, и оттуда проступали укутанные златотканой парчой, венценосные двое.

Совсем девчушка, умилительно юная, левой ручкой держала сыночка, у своей сердечной стороны. Лик, с нежными щёчками, с припухлою нижнею губкой, светился печалью. Грусть распахнутых глаз, озарённых предвидением, изливалась на розовощёкое нещечко. Ребёночек, понимая без слов, что Дуне страшно и скучно, смотрел на неё с безоглядной радостью. И не сразу, по-детски так, спрашивал: «Мы с тобою ведь знаем?.. Ведь будет всё хорошо?.. Ведь правда?..» И Дуня, всхлипывая, облегченно вздыхала всей грудкой и с готовностью отвечала: «Правда».

За Бутоя она вышла замуж всё равно по любви. Его россказни оказались враньём, но зато с ним было весело. Он умел её рассмешить, а смеялась Евдокия во всю свою жизнь очень мало. И эти, просыпанные сквозь прорехи изношенного бытия, краткие миги веселья и смеха разве не стали для неё зёрнами света, озарившими недолгую по годам, но единственную для Евдокии жизнь с Бутоем.

Бакон, посаженный мужем, разрастался, и Евдокия старательно за ним ухаживала. Виноград — культура места и времени, и Бакон был всё-таки лучше, чем приторно пахшие дикой земляникой Изабелла и Лидия, которые понасажала с легкой руки Василия вся его дубовская родня. Евдокия на дух не переносила тот тошнотный запах. Кому земляника, а ей — лисья нора. Запах густой до приторности, а вкусом — кислятина, и дурно пьянит, заводя за столом обозлённость и ругань.

Покойный отец учил, что лучший показатель качества вина — это то, о чём ведут разговор за столом. Добрые речи — доброе вино, начинают браниться и ссориться — значит, худой урожай, или тяжелая рука у винодела, или злое, недоброе сердце.

Маме становилось хуже, и Евдокия вынуждена была отвезти её в Парадизовский лечгородок, в тот самый, где когда-то Ефросинья искала своего пропавшего мужа. Сколько трудов ей стоило договориться о машине в колхозе, сколько пришлось упрашивать, бегать.

Маме отняли сначала большой палец, потом ступню. Надо было ездить её навещать. К тому времени тётушка Вера и дед Матвей уже умерли и не на кого было оставить подраставшую Изабеллу. С тяжелым сердцем Евдокия вынуждена была отвезти её в Дубово, на побывку к мужниным родственникам. Ефросинья мучилась от болезни, но ещё больше мучилась в чужом месте. С каждым приездом дочери она умоляла отвезти её обратно домой. Врачи не возражали, и Евдокия в сердце была благодарна маме за то, что теперь могла забрать Изабеллу из Дубова.

Вернувшись домой, устроившись на своей пружинистой железной кровати, Ефросинья уже не вставала. Молчала, перебирая четки — нанизанные на нитку черные семечки из Кицканского монастыря. Такой и нашла Евдокия маму, когда та вдруг в голос крикнула из своей комнатки «оф-оф!»: нитка порвалась и чётки просыпались на пол, кроме одной — черной семечки, которую, неизвестно зачем, умершая зажала в руке.

На похороны Бутой не приехал. Приехал на сорокадневный праздник, в пальто с лисьим воротником, с претензией на столичность. Пальто это и воротник, больше похожий на женский, почему-то рассмешили Евдокию, и она всё крестилась и просила у мамы про себя прощения за то, что поминки, а ей вот смешно, но ничего не могла с собой поделать.

От Василия пахло лисьей норой, и он почему-то обиделся, что она всё не может унять усмешку, и он, вынув из кармана свернутую газету, принялся ей показывать, и всем собравшимся на сорокадневный праздник стал тыкать этой газетой. «Смотрите, мол, учитесь!.. Про Василия Бутоя пишет столичная пресса! Понятно?!»

Газета звалась «Молодежь Молдавии», и в ней, действительно, была статья, посвященная чудаку-виноградарю. Ничтоже сумняшеся, обёрнутый лисьим хвостом новоявленный кишинёвец принялся вслух, на все поминки, да ещё с молодежным задором, зачитывать из газетки публикацию, озаглавленную «По лестнице-чудеснице».

В ней говорилось, что житель столицы Василий Бутой сумел совместить свою страсть к виноградарству с острой нехваткой[61] полезной жилой площади в центре молдавской столицы. Истовый энтузиаст изабелльных сортов, он высадил во дворе несколько саженцев заморского сорта, воздвиг для росточков двухъярусную шпалеру и стал ждать урожай.

Долго утруждать себя не пришлось, ибо уже стало общеизвестно, что заморская Изабелла чрезвычайно расположена к местному климату, а также плодовита и сильноросла. Уже на следующий год перед виноградарем ребром встал вопрос о расширении пространства для лозы, росшей, как в сказке, не по дням, а по часам.

Многолюдность двора исключала даже попытку мечтать о каком-нибудь расширении. Хватало того, что и первоначальные шпалеры Василий поставил чудом, выдержав нескончаемые бои с соседями, категорически противившимися полезному начинанию.

Но мечтателей не остановишь! Они движут миром, назло жестокосердным завистникам! «Нельзя вширь, пойдём ввысь!» — решил изабелльный мечтатель и начал монтировать следующий, третий ярус шпалер. Дальше — выше! Лоза матерела, росла, устремляясь всё выше и выше. А мечтатель — вдогонку за ней!

Корреспонденту удалось побеседовать с супругой энтузиаста, коренной кишиневкой Анжеликой Пынзару. В лице прекрасной половинки Василия автор статьи не нашёл особого понимания его увлечений. «Да пусть сидит там хоть сутками напролёт, в своём скворечнике! Меньше глаза мозолит!», — таков был философский ответ многоопытной женщины.

А виноградарю и горя мало. Нынче он, вдумайтесь только! — вознёсся над миром на шестиметровую высоту. Это уровень десятого этажа Кишиневских ворот, которые, как цветок из камня, надёжно и споро возводят специалисты Парадизовского стройтреста! Василий Бутой высоты не боится! Он прекрасно себя там чувствует, паря над склоками и суетой, в обществе своих ненаглядных лоз, которых он ласково кличет по именам — Изабелла и Лидия. Конечно, на пути тех, кто сказку делает былью, встают и невзгоды: заморозки, непонимание, порой, самых близких, воровские набеги мальчишек и воробьёв, которых приходится гонять от июля и до самого октября… да мало ли их, преград и трудностей, что встают на пути энтузиастов-мечтателей? А всё же мечта осуществляется, возрастая всё выше и выше!.. Так и хочется, рукоплеща, воскликнуть, задрав голову вверх: «Браво, Василий, браво, Бутой!»

Может, не следовало читать ему ту статейку на тёщином празднике? Не для него ли, как чёрную метку, зажала Ефросинья в руке монастырскую косточку-чётку? Может, и не для него. Так или иначе, но именно чудесница и подвела Василия под монастырь. Карабкаясь на вершину в погоне за воробьями, нещадно рвавшими духмяные ягоды, он сорвался со своей изабелльной башни. На тот