Икосаэдр 2.0 - Андрей Валерьевич Скоробогатов

Главарь скинул капюшон. Это был Аттокуров Акжол Кутманович, директор городского водоканала; его верные приспешники, тёмные адепты неведомого культа сомкнули руки, и песок с землёй устремились в яму.

— Оставь его и уходи, — произнёс бесцветный голос. — Эрлик просит. Эрлику нужна жертва. Силу воды может побороть только сила земли. Один всегда должен быть принесён в жертву — без того система не будет работать. Не совершай ошибку!

— Ошибка — это ты! — воскликнул Нурдинов, разогнулся в полный рост, и столб красного пламени, вырвавшись из его ладони, в клочья разметал землистую мглу.

Именно так родился воин Света — первый казахский супергерой.

Черная весна

Мариша повязала платок, вышла из избы, подошла к забору, посмотрела в сторону горизонта.

Солнца не было и никогда не будет здесь. Она подсознательно уже понимала это. Но привычка смотреть утром в сторону, где, по ее мнению, должен быть восток, надежда увидеть рассвет осталась как рефлекс, бледный проблеск прошлой жизни. И как слова из песен, которые они пели на работе.

Вернулась в дом, взяла ведро и пошла к речке. Зачерпнула пыль, вернулась домой, по дороге срывая свежие угли с засохших веток. Разогрела пыль на плите, бросила угли в чайник, заварила чай.

После угольного чая стало чуть лучше, спокойнее, хотя тревога, привычное состояние обитателей колхоза, осталось. Как хорошо, что у нее есть эта пара утренних часов! У многих колхозниц нет и такого.

Корова тихо постучалась трухлявым рогом в дверь сеней, Мариша вдруг вспомнила, что корова не доена. Открыла дверь в пристрой, сунула бадью под рваное вымя. Свежая скорбь, сочащаяся через черные ребра, наполнила бадью до краев. Это хорошо — блины, если удастся дожить до вечера, будут жирными, сочными.

Едва смешала с прахом и поставила опару, как пришла пора идти на работу, и Мариша собрала котомку сухарей, налила пыль в крохотную фляжку и зашагала к колхозному полю.

Вчера они закапывали картофель, а сегодня пришла пора его откопать, чтобы собрать в огромные мешки и отнести к огромным печам. Завтра его испекут, десятую часть съедят и отнесут через неделю угли обратно, чтобы закопать в землю. Каждый раз съедобного оставалось все меньше, все меньше углей напитывались пылью, и если две тысячи смен назад нужно было оставлять две трети, то сейчас — девять десятых.

Через полчаса бабы на поле затянули песню:

— Черный ворон, что ж ты въешься…

Под песню стало работаться чуть веселее, они откапывали вчерашние клубни, кидали в мешки, иногда смотрели друг на друга, пытаясь отыскать искру света в глазах.

— Между Землей и небом — война…

На перерыве они сели в овраге, стали жевать сухари, запивая пылью.

— Что там? — вдруг спросила Мариша. — Там, за речкой, за черным лесом, за горизонтом?

— Другой Колхоз, — сказала Светлана.

— Ты была там?

— Нет, там никто не был, — раздраженно ответила Ленка, влезая в разговор.

В ее смуглых, как уголь, волосах застряли пылинки.

— Даже Председатель?

— А тебе какое дело, куда он ходит? Да и почем мне знать!

Бабы в овраге засмеялись — хриплым, прокуренным смехом.

— Как не знать, когда к тебе, Галка, каждую ночь Председатель ходит!

Галка вмиг покраснела, да что покраснела — побагровела.

— Уж да, Председатель Ленку ой как любит! Каждую ночь привечает!

В руке Галки сверкнула бледным отражением неба совковая лопата.

— Я тебя, сучку, сейчас разрублю! Завидно тебе, что ли? Ты хоть знаешь… знаешь…

Слова застыли у нее на губах, словно кто-то рукой зажал ей рот.

Лопата упала в землю, Галку стало корчить в судорогах, а все бабы вернулись к привычным делам.

Мешки полнились черными червивыми клубнями, затем, наконец, подгонали клячу, потерявшую челюсть еще в прошлом месяце, закинули в телегу мешки. Отвезли мешки к печам и ушли обратно, в поле.

Через двадцать часов небо погасло, и на небе зажглась Звезда. Это была единственная звезда на небосводе, но глаза Мариши быстро адаптировались к почти полному мраку, выделив далекие огни у колхозных бараков и изб.

— По домам! — крикнули бабы.

Рабочий день Мариши закончился, но кому-то предстояло еще топить печи и жечь на них картофель, чтобы колхозу было чего есть.

Мариша пошла на огни, и постепенно красные точки превратились в зияющие рты печей и тусклую редкую гирлянду ламп вдоль единственной улицы. По улице тихо, бесшумно прошел пес — облезлый, с бельмами на глазах. Его лапы, казалось, почти не касаются земли.

На душе слегка полегчало, когда Мариша прошла мимо бараков, вспомнив, каково это — спать в одном помещении с кучей баб, больных, кривоногих и слепых, и как хорошо, что ее за примерное поведение перевели в избу.

Она пришла домой, не переодеваясь, пошла к речке и зачерпнула два ведра пыли, поставила греться на плиту, чтобы помыться. Сняла платок с головы. Потом взяла пару ведер праха в куче во дворе и покормила корову.

Пока пыль грелась, натерла солидолом сковороду и стала печь блины из скорби — серые, дырявые, вонючие. Поставила чай из углей, поела блины с позавчерашней картошкой.

Пыль в ведрах становилась все теплее, и легкий приятный холодок пробежал по спине, когда Мариша представила, как будет мыться, а потом чистая, вымытая, ляжет в кровать и будет спать. Помыться и поспать — вот главные радости колхозницы.

Пыль пересыпала в бадью, зашла в крохотный закуток за шторкой с решетчатым полом. Посмотрела в окно и решилась на небольшую шалость. Она не стала раздеваться за шторкой, а скинула старую телегрейку, развязала рубаху, медленно сняла штаны и бросила на пол прямо здесь, в комнате. Мельком взглянула на себя в обломке зеркала — испачканную в полевой грязи, со спутанными волосами, со слегка обвисшей, но все еще красивой, острой грудью. В очередной раз поискала и обнаружила пару едва заметных шрамов на запястьях. Повернулась, коснулась сосков, провела рукой по бедрам, словно сожалея о чем-то.

Наконец зашла за шторку и встала в бадью, взяла ковшик и стала лить на себя пыль, царапая кожу старой вехоткой, оставшейся еще от прошлой хозяйки. Это было немного больно, но вместе с тем приятно, потому что мелкие частицы пыли, забивавшиеся в волосы, набивавшиеся в уши, уносили грязь и комья земли.

Внезапно она услышала тихий стук двери и движение за шторкой, вскрикнула от неожиданности.

Тусклый свет уличных ламп, пробивавшийся в окно, рисовал на стенке угловатый, кривой силуэт Председателя, вошедшего в избу.

— Ой, — сказала Мариша и высунула лицо из-за шторки.

Председатель был безмолвен. Он просто глядел на нее из-под