Король утра, королева дня - Йен Макдональд

проблеск страха в его глазах? Антагонистка стояла, всем своим видом выражая презрение, кутаясь в плащ из света, расплывчатая и неопределенная, застрявшая на перепутье между старухой, богиней и ребенком.

– Это они все минувшие годы сдерживали меня? Я ожидала от своей дочери большего.

– Я не понимаю, что здесь происходит! – Джессика завопила в надежде, что кошмар прекратится, но он упрямо длился, застыв живой картиной на фоне переменчивой неизменности. – О чем ты говоришь? При чем тут я?

Тиресий и Гонзага приблизились. Фагус Деймиан прорычал что-то гортанное, времен индоарийского рассвета, но все же отступил, сверкнув мечом и глазами. Солнце висело в тумане каплей красной крови. Два старика отложили посохи и преклонили артритные колени. Взгляд слезящихся глаз Тиресия встретился со взглядом Джессики.

– Воистину вы нас не узнаете.

Из горла Гонзаги вырвался стон. Он шарил руками по дерну, как будто эти самые руки обрели собственный разум и что-то искали. Но они ничего не могли найти. И помочь не могли.

– Но ты же помнишь! – Голос принадлежал Ганнибалу Руку. – Ты действительно все помнишь. Пожар, Джессика! Пожар. Вспомни пожар.

– Я… помню. Пожар… я помню пожар! – Она закричала ему в лицо, как кричала на Тварь Мать, как давным-давно кричала на языки пламени. – Я помню… я все помню!

Она посмотрела Тиресию в лицо: кожа, словно тронутая плесенью, пожелтевшие от чая зубы, неравномерная поросль потной белой щетины. Глаза старика наполнились слезами.

– Госпожа, вы призвали нас защитить вас, и мы пришли, и вот уже тринадцать лет верны своему призванию. Мы не собирались вас подвести; мы не желали, чтобы вы оказались в столь печальной ситуации; простите, мы не выполнили свой долг положенным образом.

– Все, на что они могли надеяться, – это задержать меня на некоторое время, – сказала Тварь Мать. – Когда ее сила пробудилась, они начали слабеть, ибо – разве вы не видите, тщеславные глупцы? – создав их, она отдала им все, чем владела. Они постепенно слабеют, а она до сих пор должным образом не поняла, на что способна. За мной вся мощь Мигмуса – ну, кто из вас осмелится мне перечить?

Птицы, красная капля солнца, ветер, воздух в легких – все замерло, как будто время остановилось.

И кто-то заговорил. Голос был тишайший; как будто кто-то шептал и кашлял одновременно. Лицо Гонзаги от сосредоточенности исказилось, как у немого, который пытается что-то произнести.

– Я… посмею…

Он с трудом поднялся, взял свой посох обеими руками и воткнул заостренный конец в дерн. Над вершиной Бен-Балбена пророкотал гром. Внезапный порыв ветра пронесся по склону холма, вцепился в одежду, загремел медью и бронзой Твари Деймиана, зазвенел крышечками от бутылок и значками «Мальчишечьей бригады», а потом стих.

Презрение Твари Эмили было сокрушительным. Ее смех хлестал, словно плеть.

– Ты бросаешь вызов мне, способной призвать по своему капризу целые легионы воинов фейри, больше ангелов, чем есть на небесах, и сами звезды небесные?

Тиресий с трудом встал. Он поднял свой посох, взмахнул им так, что кончиком почти коснулся посоха Гонзаги. Между ними вспыхнула яркая синяя дуга. Маслянистые капли – синие, как бренди на рождественском полене, – с шипением падали на дерн. Молния превратила лицо Твари Эмили в маску капризной девочки, быть может, лет тринадцати. Гонзага снова мучительно заговорил:

– Она… тоже… может.

– Силы уравновешены. – Термоядерный свет придавал худому лицу Тиресия нечто ястребиное, наполняя его яростным пылом. – Она может сравниться с тобой: армия против армии, воинство против воинства, легион против легиона, творение против творения, мечта против мечты, каприз против каприза.

Тварь Эмили как будто собралась топнуть ногой. Тиресий продолжил:

– Ваши силы равны друг другу во всех отношениях, кроме одного: они по-разному распределены. Твоя внутри тебя, за исключением маленькой части, которая поддерживает твоего фейри-возлюбленного, твой фагус. Ее сила в куда большей степени перемещена в нас; как ты справедливо заметила, наша паутина извилин начала распутываться лишь после того, как добрый доктор Рук, сам того не подозревая, пробудил ее врожденные способности. Единственное, что мешает ей в полной мере проявить свою мощь и величие, – мы. Если нас не будет, сила вернется к хозяйке, которая вольна будет поступить, как ей захочется.

Он взмахнул посохом, удаляя его от посоха Гонзаги. Волшебный свет погас; моргая, чтобы прогнать желтые послеобразы, Тиресий вонзил заостренный кончик посоха в землю рядом с посохом напарника.

– Давай, брат. – Он положил руку на плечо Гонзаги. Коротышка опустил голову, пробормотал что-то нечленораздельное, потом с любовью посмотрел в глаза своему высокому товарищу. – Да, время и впрямь пришло.

Гонзага снова что-то пробормотал, и хотя никто не сумел бы разобрать ни единого слова, интонация угадывалась безошибочно: «Наконец-то».

Они помогли друг другу раздеться, снимая слои рваного твида и дырявой шерсти, ветхие рубашки и смятые газеты. Гонзага почтительно опустил на землю свой мешок и патронташ с чайницами. Тиресий аккуратно положил сверху очки, завернутые в пергамент. Тварь Эмили издевательски ухнула; Тварь Деймиан плюнула в них. В конце концов они превратились в двух голых, дрожащих в холодном тумане стариков, покрытых гусиной кожей и бородавками, с обвислыми грудями и полупрозрачными волосами. Они легли бок о бок на пропитанный влагой дерн, свернувшись клубочком, наконец-то воспроизводя рождение, которого не знали, и закрыли глаза. Роса оседала на их телах, стекала по бокам, холодным, белым и твердым, как фарфор. Телесный цвет постепенно сменился бесцветной бледностью, а потом перешел в серость гранита. Дерн рядом с ними разрастался, их очертания размывались и таяли, и в конце концов не осталось от бродяг Тиресия и Гонзаги ни следа, появилось два круглых, вросших в мох на склоне Бен-Балбена валуна, которые могли бы упасть с вершины тысячу лет назад. Над валунами высились четкие, ровные вертикали волшебных посохов.

– Нет, – прошептала Джессика. – Вы не должны были так поступать. Зачем?..

Только узрев их угасание, их капитуляцию, она в полной мере осознала, что все минувшие годы они ее охраняли, – осознала величие их смирения, безмерную верность их бесконечного путешествия по миф-линиям. Она поняла, как сильно они ее любили, и почувствовала себя абсолютно недостойной такой любви. Она бы заплатила любую цену, чтобы они не растаяли, не сдались, не утекли от нее, растворившись в земле, из которой она давным-давно их создала.

– Нет!

Но потом Джессика услышала шепот – еле различимый отголосок шепота – в серой мгле, окутавшей ее: «Мы не умерли, не умерли, просто изменились, сменили один славный облик на другой. Лишь на время, ненадолго, на чуть-чуть. До той поры, пока вы в нас нуждаетесь, мы никогда вас