Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

недавних интервью, когда меня раз за разом спрашивали, что делает фильм ужасов по-настоящему страшным, я не раз и не два сказал следующее: страшно, когда в фильме, напичканном до отказа символами и знамениями, все сводится к нулю, к ужасу перед пустотой. Большинство зрителей просто не могут это вынести. Но я их не виню.

В любом случае я решил, что белая футболка мне льстит, но в конечном счете причина, по которой парень ее надел, не имеет значения. Это не изменит того, что произойдет.

Он забирается на кровать и садится, скрестив ноги. Я могу сказать, что он сидит, по тому, как распределяется вес тела на матрасе надо мной. Парень делает глубокие дыхательные упражнения, а я подстраиваю свое дыхание под его. Подстраиваюсь под него идеально.

Раздается стук в дверь трейлера – и его окликают по имени. Я не запомнил, как его зовут, и именно так хочу почтить его память.

Он уходит, направляясь к гримерному креслу. Он вернется примерно через два с половиной часа. У меня еще полно времени, чтобы приступить к работе.

Я вылезаю из-под кровати и выхожу в тесный мини-коридорчик, в узкое пространство между двумя большими помещениями трейлера. Я размещаю маленькие камеры в странных, неожиданных местах: на потолочной панели, в углу комнаты, под подоконником, – чтобы те могли записывать резкие кадры от первого лица, способные отвлечь вас от просмотра фильма или, напротив, дать вашему рептильному мозгу понять, что вы смотрите фильм, и заставить вас бояться того, что вы увидите дальше, и того, как вы это увидите.

Я нащупываю на одном из моих ребер участок кожи без пятен и чешуек. На конце моего мизинца – того самого бугристого обрубка; того, что за ночь отрос, – ноготь особенно острый. Все мои пальцы оканчиваются такими «бритвами», но та, что на кончике мизинца, – острейшая. Я слегка надрезаю кожу на левом боку, пускаю немного крови. С ее помощью рисую на полу трейлера символ из фильма – тот, что означает все, но не значит, по сути, ничего. Я не художник – но, благо, попрактиковался загодя. Закончив, я стою, широко разведя ноги, над символом и жду. Жду финала, который решил переписать.

Как обычно, новый Глист возвращается в трейлер в образе. Для него кто-то придерживает дверь. Он с трудом пробирается внутрь, и тот, кто держит дверь, сообщает: «Десять минут». Но парень не обращает внимания на временные рамки, демонстрируя мудрость не по годам. Он уже вошел в образ.

Дверь трейлера закрывается, и новый Глист не видит меня в маленьком коридоре, потому что я пока этого не хочу. Он не увидит символ, если я не решу показать ему. Я на мгновение представляю, как прижимаю к мандале на полу его отрезанную голову, как его веки затрепещут в последний раз.

Интересно, захочет ли новый Глист вернуться в кровать и продолжить дыхательные упражнения? Или останется в передней части трейлера и будет смотреть по сторонам… или будет стоять тихо и неподвижно, как тотем, которым он хочет стать?

Он тянется к чему-то на столе, и это оказывается пульт от телевизора. Парень неловко нажимает на кнопки. Экран загорается, там идет прямая трансляция какой-то смазливой геймерши.

Неожиданный призыв к действию – но тем не менее призыв.

Я выхожу из коридора, полностью вызрев. Моя кожа теперь полностью покрыта чешуйками. Маски больше нет. Маска – это я.

Я разворачиваю лже-Глиста так, чтобы он мог меня видеть, хватаю за шею, сжимаю и резко отрываю от пола. Он дрыгает ногами, пока не теряет сознание или не умирает. Я не уверен, что именно с ним случилось. Последнее было бы куда милосерднее. Я кладу его на стол в гостиной. Он всего лишь молодой парень, ребенок в костюме из пористой резины и латекса. Как он вообще может кого-то напугать?

Я пробую свои новые острые когти: делаю надрезы и долблю борозды, ворошу покровы и разгребаю слои, пока не нахожу его кровь. Лже-Глист шевелится, стонет, и я снова обхватываю его за горло, чтобы заставить замолчать. Помня о том, что часики тикают (черт возьми, я не могу передать словами, как сильно ненавижу кинематографистов, использующих фразу «часы тикают», говоря о временно́м скачке в сюжете, даже когда время действия – Рим эры Калигулы и ничто, мать его, тикать не могло), я вынужден немного поторопить события. Я сжимаю горло лже-Глиста так сильно, что могу вмиг раздавить маленькую картонную коробочку в его гортани. Сейчас он не может ни к кому воззвать. Он издает какие-то сдавленные звуки – но болтовня стримерши на экране их напрочь перекрывает.

Я хватаю лже-Глиста за плечо и придаю его телу сидячее положение. Его голова безвольно болтается на шее. Он замахивается на меня слабеющими руками, и его резиновые когти не идут ни в какое сравнение с моей настоящей броней.

Мой рот сам собою дергается. Он ищет повода раскрыться. Я перехожу в атаку, впиваюсь лже-Глисту в горло. Первые укусы – маленькие, незначительные, крысиные. Я прогрызаю латекс. На вкус – мучнистая синтетика, и уже жуть как хочется добраться до кожи и крови, и я работаю зубами так быстро, что аж прикусываю свой язык… но не останавливаюсь. Я кусаю – и впиваюсь зубами в резину другого рода: в вены и связки, в твердые, как яблоко, хрящи. Последний вздох лже-Глиста со свистом вырывается через новую дырку, которую я проделал, в мое собственное горло, и я вбираю его без остатка. Это восхитительно теплое дыхание заставляет слюнные железы истекать свежим соком – смазывать мои пробудившиеся от дремоты древние механизмы: зубы удлиняются, линия десен отступает, обнажая еще больше зубов, челюстные кости хрустят и выходят из-под контроля. И если я испытываю боль, то это боль другого рода. Она обостряет мои внимание и решимость, и у меня изо рта течет слюна. Рот разжимается, расширяется, охватывая шею, ключицу и верхнюю часть спины лже-Глиста, и набивается мясом до отказа, и только тогда я кусаю, и мои зубы щелкают, снова сходясь вместе.

Я ничего так не хочу, как задержаться и покончить с ним, но сначала я должен покончить кое с чем другим. Несу то, что осталось от тела лже-Глиста, в спальню и запихиваю объедки под кровать.

Скользкая от крови кожа становится глиной под моими руками и языком. Я придаю себе форму и преображаюсь, чтобы выглядеть как новый Глист – хотя бы в той мере, чтобы никто не заметил разницы. Ну, скорее всего, кто-нибудь что-нибудь почувствует.