Полдень XXI век, 2009 № 8 - Андрей Нариманович Измайлов

— Раньше меня она отсюда не выйдет. Хотите — убивайте. Мне теперь все равно.

Ее мать шумно глотала воздух, опираясь растопыренными пальцами о пол.

— Сядьте, — бесцветным голосом сказал Виктор. — Все трое.

Он не успел ничего добавить. Татьяна поднялась, молча, яростно двинулась на старшую дочь и с силой ударила ее по лицу. Еще раз. Еще.

Ноги не слушались, но я добежал — добрел? — к женщине через весь зал и ухватил ее за плечи. С тем же успехом я мог бы пытаться удержать амурского тигра.

Артур мягко, но твердо взял жену за локти. Он явно был слабее ее и легче, но она послушалась сразу.

Из глаз Лены лились слезы.

— Мама, — тихо позвала Маришка. — Ты чего Лену бьешь?

— Доченька, — Татьяна разрыдалась, опускаясь на колени возле младшей дочери. Та неуверенно обняла мать в ответ. — Доченька...

Я опустился на пол. Болела спина, и ныло под лопаткой. Нужно было послушаться врача и носить дома ортопедику... Впрочем, уже неважно.

— Пять минут, — сухо произнес Виктор. — Я отправил вызов в штаб. Если они не идиоты, вы останетесь в живых.

Он вернулся за стол. Набрал цепочку цифр на телефоне, и на всех брусках, примотанных к стене, зажглись зеленые огоньки.

— Ждите.

Задрожали пальцы. Почему, я же не должен, я взрослый мужчина, я не боюсь смерти, я дописал картину, откуда этот холод, сердцебиение, дрожь...

Не надо. Нельзя себя накручивать.

Я задрал голову. За стальными перекрытиями по-прежнему маячило равнодушное небо. Вдалеке кружил вертолет, но, возможно, он не имел к нам ни малейшего отношения.

Попискивание ноутбука, приглушенные рыдания, шепот в углу... Светлана с застывшей, мертвой улыбкой кивает Саше, а рука сжимает пиджак на груди, чтобы не выпрыгнуло сердце.

Как же страшно...

Я поднес руку к уху. Когда ушла Юлька, я целый год засыпал только под бормотание наушников, с включенным светом. Десять лет прошло... теперь вот пуговка.

«...Одиночное сообщение в сети о том, что террорист удерживает на крыше центра усыновления восемь заложников, из них трое детей, не подтвердилось. Власти города отказываются от комментариев. Между тем квартал оцеплен, и из небоскреба продолжают выходить люди...»

Не хочу. О своей смерти я предпочел бы узнать не из новостей.

«...Впрочем, все мы смертны. Помните закон Лавуазье? Если где-то убыло, значит, где-то столько же прибыло. Хороший был человек, а туда же: закончил жизнь на гильотине; почему я его, кстати, и вспомнил. Что не мешает нам лишний раз помянуть его с Михайло Васильичем добрым словом: кабы не они, откуда бы мы знали, куда деваются наши денежки! На налоги они деваются. В том числе и на высокое искусство: до двадцатого ноября продлится выставка Родиона Соколова “Радуга” на улице Вольного Новгорода, совсем рядом с кинотеатром «Звезда». Да, да, радуги, звезды... С одной стороны, вроде бы и по-детски звучит, а с другой, какой повод для гордости: не перевелись еще у нас быстрые разумом Васнецовы и Каспаровы! Кстати, мне тут сообщают, что матч на звание чемпиона мира по шахматам отложили на две недели из-за болезни претендента. Пожелаем же юной тверской звездочке радуг и радостей, и прервемся на рекламу. С вами ди-джей Гильотен: не берите в голову!»

Я коснулся мочки уха нетвердыми пальцами. Звук угас.

Виктор задумчиво смотрел на меня. Услышал что-то?

— Ваш ребенок болен, — сказал я сипло. — И вы хотите его спасти.

— Браво, — Виктор развел руками. — Интересуетесь шахматами?

— Слышал... краем уха.

— Шесть лет назад экс-чемпион мира Дмитрий Яковенко давал в Твери сеанс одновременной игры, — почти торжественно произнес Виктор. — Лешка у него выиграл. Один-единственный. Тогда за ним и началась... охота.

— То есть им заинтересовались тренеры, рекрутеры, детские психологи? — уточнила Светлана. — Но, Виктор, что же в этом плохого?

— Ребенок не создан для таких нагрузок, — равнодушно сказал Виктор. — Сначала я его даже поощрял. Ездил с сыном по стране, возил за рубеж. Радовался, когда он побеждал на турнирах и давал пресс-конференции. Ждал в коридоре, когда нас вызывали на очередное медобследование.

Я напрягся. За Яковенко трон захватили китайцы — после того, как приняли закон об отказе от прав, в новом поколении ярких звезд просто не стало. Пловцы, стрелки, балерины... но не шахматисты. За юного гения обязаны были взяться всерьез.

— А потом нам предложили поучаствовать в тестировании нового препарата, — буднично продолжил Виктор. — Полная безопасность, никаких противопоказаний... Фантастическая скорость: после первой инъекции Алексей обыграл суперкомпьютер за двадцать ходов. После второй у него начались кошмары. А третью я запретил.

— И тогда у вас отобрали сына? .

— Не сразу. Его обрабатывали по меньшей мере полгода. Я, идиот, ходил за ним хвостом: думал, не достанут, — Виктор на секунду закрыл руками лицо. —Довольно. Ради Лешки я подожду четверть часа, но у меня хватит сил спустить курок.

— Вот только зачем... — прошептала Светлана.

— А задайте себе этот вопрос. Направите вы пистолет на незнакомых людей, если от этого будет зависеть жизнь вашего ребенка? Или проживете еще тридцать, пятьдесят лет с чувством вины?

— Но есть же и другие пути. Мирные демонстрации, голодовки, марши протеста...

—Да? — Виктор с любопытством посмотрел на нее. — И что, помогает?

Светлана промолчала. Виктор несколько секунд смотрел на нее, потом кивнул и вернулся за стол.

Я обхватил руками колени. Подумать бы о чем-нибудь хорошем, светлом...

Пуговка в ухе тихо напевала:

Попытайся простить мне,

Что я не всегда пел чисто,

Попытайся простить мне,

Что я не всегда был честен.

Попытайся простить мне,

Я не хотел плохого;

Ведь я не умел любить,

Но я хотел быть любимым...

Перед моим носом остановились знакомые каблуки. Анжела опустилась рядом.

— Не прогоняйте меня, а? — попросила она. — Совсем плохо одной. Трясет, как выброшенного на мороз щенка... простите за экспрессию.

— Садитесь, — я подвинулся. Пальцы машинально потянулись к уху, и мелодия умолкла, оставив на память строчку: «Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе...»

— Вы, должно быть, отчаянно смелый человек, — задумчиво проговорила Анжела. — Верите, что с вами ребенку не будет хуже, чем в интернате. Чем с родным отцом. А