Шрам - Элис Бродвей

Мел приподнимает брови:

– Искусство читать знаки не каждому дано, сама понимаешь.

Рассказчица немного отодвигается от стола.

– Что это за история? – спрашиваю я.

– Возьми стул и садись рядом.

Мел сдвигает кресло, освобождая место за столом, а я подтаскиваю деревянный табурет, маленький, низкий, явно сколоченный для ребёнка, и усаживаюсь рядом, склоняясь над книгой из кожи. Оказывается, Мел разглядывает всем известную историю о спящей принцессе – любой знает эту легенду с детства, знакомясь с ней ещё до первых уроков в школе.

– Но эти метки совсем не похожи на твои! – восклицаю я. – Разве рассказчики не должны хранить истории и пересказывать их слово в слово?

На коже Мел переливаются рисунки всех цветов. На руке – рисунок к легенде о спящей принцессе: девушка в переплетении зелёных колючек терновника склонилась над сломанной прялкой. На ноге, ниже колена, изображены влюблённые. Они стоят рядом, солнце и луна почти сливаются в одно целое. Образ Святого отчасти скрыт под юбкой, но я вижу его фигуру в золотистых тонах, в отблесках славы. Рисунки на теле Мел, как спелые фрукты, а книга перед ней на столе – серая с чёрным. Бесспорно, все рисунки прекрасны, но, только приглядевшись, я нахожу сходство между иллюстрациями в книге и на коже Мел. Рассказчица лукаво улыбается.

– Люблю такие вопросы, жаль, задают мне их очень редко. Да, с течением времени метки действительно очень изменились. – Она мягко проводит рукой над открытой книгой. – Если бы рассказчики всех поколений встретились и прочли какую-нибудь из всем известных легенд, наши голоса звучали бы в унисон. Мы произносили бы одни и те же слова, ведь мы давно научились передавать и ревностно хранить наши истории. А вот рисунки, иллюстрации… их мы вольны выбирать сами, лишь бы картинки точно отражали основные мысли легенд.

– А почему вам дали такую свободу выбора? – спрашиваю я. – Обычно в Сейнтстоуне всё подчинено строгим правилам.

Мел весело качает головой:

– Как цинично ты рассуждаешь. – Откинувшись на спинку кресла, она касается кончиками пальцев линий татуировки на предплечье. – Рассказчик призван не просто подробно пересказать историю. – Я удивлённо приподнимаю брови, но Мел продолжает, не давая сбить её с мысли. – И я не просто рассказываю, я помогаю слушателям верно воспринять сказанное. Глядя на мир, который нас окружает, я стараюсь сделать так, чтобы истории помогли нам осознать наше настоящее, как и где мы живём. Я должна помочь нашим гражданам увидеть, как мы все связаны с нашими легендами. Метки на моей коже – способ интерпретировать истории, сделать их ближе к нам сегодняшним. Разве не в этом цель любого творческого порыва? Искусство снова и снова обращается к старинным легендам и пересказывает их на новый лад, помогает нам осознать мир снаружи и духовное начало внутри нас.

Я подаюсь вперёд. Такое ощущение, что я снова на уроке.

– А если рассказчик ошибётся? Вдруг его толкование окажется неверным или даже он извратит легенду, чтобы добиться своих целей?

– И потому мы всегда возвращаемся к началу. Книги из нашей кожи – доказательство нашего служения поколениям граждан. Каждый новый рассказчик возвращается к давно известному – произносит те же слова, пересказывает те же легенды, делает пусть пугающее, но священное дело. – Мел пожимает плечами. – Мы просто добавляем кое-что от себя.

– А что ты привнесла в наши легенды?

Мне и правда любопытно.

Подумав, рассказчица отвечает:

– Когда я только начала свой путь, казалось, наступил золотой век. Вокруг было столько страсти, веры, новообретённой любви и покорности учениям наших предков…

– А что теперь? Ты думаешь иначе? – Я осторожно подталкиваю Мел к новым откровениям.

Она вздыхает:

– Теперь… сегодня я вижу, что люди испуганы куда сильнее, чем прежде, и, как ни парадоксально, в то же время более уверены в собственной правоте. Возможно, так всегда бывает. Наверное, я была слишком наивна или меня переполняли надежды, из-за которых я не видела недостатков.

Я снова бросаю пристальный взгляд на книгу на столе.

– Но почему ты взялась за старинные книги именно сейчас? – спрашиваю я. – Почему?

Мел тоже смотрит на раскрытые страницы.

– Мне всё время кажется, что я что-то упустила. Нечто очень важное. – Между бровями рассказчицы появляется морщинка. – Всякий раз, когда в нашей истории случалось что-то необычное, рассказчики и рассказчицы обращались к старинным книгам и находили в них предсказание произошедшему, какой-то намёк, спрятанный в известных всем легендах. Все самые важные события в истории – переселение пустых, например, – были так или иначе предсказаны. Но не… – Она отрешённо постукивает по столу пальцами. – Но не это.

Сердце в моей груди глухо стучит.

– Ты имеешь в виду мэра Лонгсайта и его возвращение из мира мёртвых? – тихо уточняю я.

Мел смотрит на меня в замешательстве, и я ей даже немного сочувствую. Рассказчица всегда была неколебима в вере.

– Должно быть что-то… Похожее событие должно быть описано: смерть и возрождение. Где-то в легендах и наставлениях должны быть скрыты намёки.

– Но ты не можешь ничего найти.

Какое облегчение слышать, что кто-то вслух высказывает, как потрясён невероятным чудом.

Беспокойные глаза Мел встречаются с моими:

– Ни в одной легенде не говорится о вожде, который победил бы смерть.

– А как же история о влюблённых? – спрашиваю я. – Королева вызывает героя из мира мёртвых своей любовью.

По губам Мел скользит мимолётная улыбка.

– Ты всегда была хорошей ученицей, Леора, – признаёт рассказчица. – Но здесь я отвечу тебе: «Нет». В той истории воскрешение было другим – герой изменился. Помнишь, хоть король был солнцем, в конце он предстаёт правителем подземного мира, царства мёртвых, а на земле властвует его сын. – Мел переворачивает страницу. – Того, что случилось с нашим мэром, не найти ни в одной легенде. – Она качает головой. – Люди придут ко мне за объяснением. Они нуждаются во мне больше, чем когда бы то ни было. – Мел смотрит на меня, и в её взгляде, когда-то таком уверенном, сейчас только страх. – Я долго училась и должна быть готова к таким испытаниям, но мне нечего сказать слушателям.

Глава пятая

Бывает, разобьётся что-нибудь, а обратно уже не склеить. Никак.

Вот, например, яйцо. Стоит ли разбить его и сотворить что-нибудь из золотистых внутренностей или оставить нетронутым и любоваться идеальной гладкостью скорлупы?

Прямо сейчас на моих глазах вера Мел даёт трещину. Может, сказать ей, что на свете есть и другие истории, кроме тех, что известны ей? И что тогда изменится? Или добрее и великодушнее сохранить скорлупу её мира идеально гладкой?

Вспоминается метка у меня на ноге – треснувшее яйцо,