Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков

не могли и только бессильно наблюдали за надвигающейся угрозой. Предложенный Крамником путь оказался очень плодотворным; за поиски ничейного алгоритма взялось множество математиков и программистов. Россияне, фактически лишенные компьютеров, могли бы спокойно играть в шахматы еще тысячу лет, но на Западе для расчета табии тридцать два с каждым годом привлекались все новые и новые вычислительные мощности. И шахматы не устояли. Но что за печальная ирония истории. Пессимист Крамник, как выяснилось, был великим оптимистом – ведь он прогнозировал полное решение традиционных шахмат к 2092 году. На самом деле «ничейная смерть» шахмат случилась гораздо раньше, в 2058 году.

Кирилл не поверил собственным ушам.

– В 2058 году?!

– Да. Сначала ее реальность доказали эмпирически – в какой-то момент все партии, играемые продвинутыми нейросетями, стали заканчиваться вничью. А потом, года через три, группа ученых из Уорикского университета опубликовала алгоритм, гарантирующий достижение ничейного результата. Огромная работа, почти на тысячу страниц.

Информация, сообщенная ДАУ, не просто меняла позицию —

она опрокидывала доску

(и фигуры летели на пол).

– То есть… шахматы уже мертвы? Мертвы более двадцати лет?

– Мертвее мертвого. Поначалу оставалась надежда, что найденным алгоритмом не смогут пользоваться – настолько он казался сложным и громоздким. К сожалению, интерес со стороны шахматистов был слишком велик: миллионы игроков по всей планете бросились исследовать уорикский алгоритм – и довольно быстро разработали набор мнемонических правил, позволяющих существенно облегчить запоминание. После этого практически любой человек, потратив примерно полгода на заучивание, мог бы сделать ничью с кем угодно. И буквально за пять лет шахматы умерли по-настоящему. В них перестали играть. А зачем, если и результат, и способ его достижения всем известны? Не играют же люди в крестики-нолики. Неизбежное наконец случилось. Где-то в середине XX века знаменитый советский математик Александр Кронрод назвал шахматы «дрозофилой искусственного интеллекта». В середине XXI века искусственный интеллект убил эту дрозофилу.

Какое-то странное оцепенение охватило Кирилла. Он слушал Д. А. У. и механически перебирал ворох статей, подборку материалов о «ничейной смерти» шахмат. Зловещая дата «2058», зловещая фраза chess is finally solved[70], зловещий вывод chess games will only end in draws due to Tabiya 32[71] в изобилии попадались на множестве страниц.

Каисса, да разве такое может быть?

……

«искусственный интеллект убил эту дрозофилу»

……

Вот так вы и угодили, Кирилл, с похорон Броткина – на похороны шахмат. Истина эта не вмещается в голове, в сердце, в душе; хочется как-то избыть, выкричать ее.

Хочется задавать новые, злые вопросы Уляшову.

Тем более что вопросов много.

– Дмитрий Александрович, но почему тогда… Почему жизнь продолжается как ни в чем ни бывало? Как будто ничего не произошло? Почему вы закрываете глаза?

– А что я, по-вашему, должен сделать? Рассказать всем о «ничейной смерти»?

– Конечно!

– Зачем?

– Нельзя утаивать от людей истину. Они имеют право знать.

– Дорогой Кирилл, я вас не понимаю. Вы рассуждаете как герой Достоевского. Давно доказано, что «истина» – тоталитарный концепт, придуманный для манипуляций. На самом деле нет никакой «истины», есть только удачные и неудачные ходы. И идея «знания» тоже не всегда хороша. Вспомните, что говорил Эмануил Ласкер: «Как это ни печально, знание несет за собой смерть». Да, для нашей великой игры «влечение к знанию» оказалось не чем иным, как «влечением к смерти», о котором писал знакомый Ласкера, Зигмунд Фрейд. Но что ж теперь, такова ситуация. Шахматы умерли, с этим ничего не поделаешь, однако мы не можем, мы не имеем права допустить, чтобы вслед за шахматами умерла Россия. Люди, Кирилл, не должны ничего знать о «ничейной смерти», потому что это знание приведет к мгновенному краху культуры, которая скрепляет сейчас общество. Начнутся брожения и волнения, социальная турбулентность, вместо цветущего ныне сада опять возникнет пустое место, и на это место полезут изо всех углов пушкины и толстые, лермонтовы и тютчевы, потащат на грязных лапках застарелую заразу империализма и шовинизма. Я же не зря говорил с вами о профилактике: если мы заботимся о процветании родины, то наши действия должны диктоваться не поиском «истины» и «знания», но целесообразностью.

– Но ведь шахматы умерли! Умерли! Получается, мы все занимается гальванизацией трупа. Мы сознательно строим счастливое будущее страны на мертвечине. Мы питаемся этой мертвечиной. И весь российский народ превращаем в нацию некрофагов.

Д. А. У. невесело усмехнулся:

– Не вижу в этом ничего плохого. Мало ли что построено на мертвечине. Санкт-Петербург, например, стоит на костях – а какой красивый город. Вам же нравится Петербург? Или углеводороды; мы отапливаемся газом, используем нефть, чтобы ходил транспорт, а ведь нефть и газ – тоже продукты разложения живых существ: водорослей и зоопланктона. Так чем же нам не угодила госпожа Смерть? Вполне щедрая дама! Может быть, именно на смерти и основаны все самые великие культуры – вспомним хоть древних египтян с их загробным культом, хоть христиан, искренне благоговеющих перед убитым богом.

Кирилл все вглядывался в лицо Д. А. У. и не узнавал его.

Перед ним был теперь вовсе не тот добродушный и чуть эксцентричный профессор, рассказывавший о Переучреждении России и блестящих перспективах страны. О нет – в чертах, в жестах, в словах Дмитрия Александровича отчетливо сквозило что-то хищное и безжалостное. («Натуральный Макиавелли», – прозвучал у Кирилла в голове голос Броткина. Неужели и в этом варианте Александр Сергеевич угадал?)

– Ваш план все равно обречен, – мрачно сказал Кирилл. – Пока вам удается скрывать информацию о «ничейной смерти» шахмат, но уже скоро с России будет снят Карантин, и люди начнут ездить за рубеж, и неизбежно узнают, что их обманывали десятки лет.

– А с чего вы взяли, что Карантин будет снят?

– Но ведь ООН планирует его снять?

– ООН может планировать что угодно, дорогой Кирилл. Но это вовсе не значит, что, когда они объявят о снятии Карантина, мы с этим снятием согласимся.

– Нет! Вы не посмеете.

– Увы, это единственный остающийся у нас ход.

– Так вот куда ведет ваша профилактика! – от ярости Кирилл перешел на шепот. – Вот чему вы научились у Нимцовича и Карпова. Единожды соврав людям, скрыв от них факт «ничейной смерти» шахмат, вы принуждены будете врать снова и снова. Через двадцать лет вам придется утаивать снятие Карантина. Утаивать, что мир на самом деле уже открыт. Утаивать, что с той стороны границы нет никаких препон. О, раньше Россия была изолирована волей чужих держав, а теперь должна оказаться в изоляции по воле собственных правителей? А как же прогресс? Движение вперед? Светлое будущее? Вместо этого вы готовите нам тюрьму и резервацию, так, Дмитрий Александрович? Верно? Но что, если я – я! – нарушу ваши построения? Пойду и расскажу всем о «ничейной смерти»?

Кирилла била дрожь.

(И еще ему почему-то вспомнилось, как апрельским днем они с Майей мечтали о скорейшем снятии Карантина. «Я бы так хотела поехать в Линарес», – говорила Майя.

А-ха-ха, «Линарес»!)

– Дорогой мой Кирилл, – тихо, почти ласково сказал Дмитрий Александрович, – есть некие объективные обстоятельства. Чернопольные слоны не ходят по белым полям, пешки двигаются только вперед, и никто из нас никогда не поедет ни в Линарес, ни в Вейк-ан-Зее. Понимаете, положение дел таково, что и всему миру, и самой России будет только лучше, если наша страна останется в Карантине навечно. Вот вам простая метафора: в человеческом организме желчь выполняет важную функцию, но, чтобы не разъедать другие органы, она должна отделяться от них стенками желчного пузыря. Россия сегодня и есть – такой пузырь. Что поделать: россияне – желчь этого мира. Мы слишком опасны для окружающих, и во имя спокойствия на планете Земля нам следует пребывать внутри отведенных нам границ, под бдительным присмотром великого Ботвинника. Но ведь в этом нет ничего плохого! Больше того – наши успехи очевидны. Совсем недавно, каких-то полвека назад, мы вывели страну из Кризиса. Мы вернули стабильность, мы повысили благосостояние, и самое главное – мы создали для людей по-настоящему гуманистическую, прекрасную культуру. И эта культура дает блестящие плоды! Посмотрите на нынешних школьников – насколько они умнее, добрее и терпимее, чем их дедушки и прадедушки в том же возрасте, насколько они сознательнее и рациональнее. Посмотрите, как счастлив народ. Посмотрите,