Герберт Уэллс - Дверь в стене

Уоллес невольно понизил голос, вспоминая пережитой позор.

— Я пропустил это мимо ушей, сделав вид, что отвлекся, — продолжил он. — Неожиданно Карнаби обозвал меня маленьким лгунишкой, я настаивал, что все это чистая правда, и завязался спор. Тогда я заявил, что знаю, где находится зеленая дверь, и могу отвести их всех туда за каких-нибудь десять минут. Тут Карнаби, встав в позу, с видом оскорбленной добродетели потребовал, чтобы я подтвердил свои слова на деле, а не то мне достанется. Карнаби когда-нибудь выкручивал тебе руку? Тогда ты поймешь меня. Я поклялся, что мой рассказ — истинная правда. Но с Карнаби в школе никто не мог тягаться, и мне неоткуда было ждать помощи. Крошоу попытался замолвить словечко в мою защиту, да что толку — Карнаби добился своего. Я испугался, разволновался, уши у меня горели, разум отключился, я вел себя как дитя малое, и в результате, вместо того чтобы самому отправиться на поиски зачарованного сада, я через некоторое время возглавил шествие всей компании. На душе у меня скребли кошки, жгучая боль застыла в глазах, уши и щеки были пунцовыми от стыда. Я шел впереди, а шесть глумливых, любопытных и угрожавших мне школьных громил — за мной следом.

Мы не нашли ни белой стены, ни зеленой двери…

— Ты хочешь сказать?..

— Я хочу сказать, что не мог найти. Если бы мог, нашел бы. Позже я ходил туда один, но мои поиски были тщетны. Теперь мне кажется, что все школьные годы я только и делал, что искал белую стену с зеленой дверью, и ни разу не видел ее — веришь? — ни разу.

— А от парней тебе сильно досталось?

— Зверски!.. Карнаби и его приспешники решили, что такую явную ложь нельзя оставлять безнаказанной.

Помню, как я украдкой шел домой, а потом бесшумно поднимался к себе на второй этаж, стараясь, чтобы никто не заметил моих зареванных глаз. Я так и уснул весь в слезах. Но плакал я не из-за Карнаби, а потому что лишился возможности снова попасть в зачарованный сад, где мечтал провести чудесные послеполуденные часы; плакал о нежных, ласковых женщинах и ожидавших меня товарищах, об игре, в которую снова надеялся научиться играть, — о прекрасной забытой игре…

Я был уверен, что, если бы не проболтался… После этого в моей жизни наступили тяжелые времена. Бывало, по ночам я лил слезы, а днем витал в облаках. Целых два семестра я плохо учился, и у меня понизилась успеваемость. Помнишь? Ну, конечно — должен помнить! Ведь именно ты тогда превзошел меня в математике, что, кстати, помогло мне снова взяться за ум.

Несколько минут мой друг молчал, устремив взгляд в самую сердцевину алого пламени камина, а потом сказал:

— Только в семнадцать лет я вновь увидел зеленую дверь. Она внезапно возникла передо мной в третий раз, когда я ехал на Паддингтонский вокзал, направляясь в Оксфорд сдавать вступительный экзамен. Это было мимолетное воплощение мечты. Я курил, склонившись над низкой дверцей моего двухколесного экипажа, считая себя, без сомнения, безупречным джентльменом. Как вдруг — стена и дверь, и сразу ожили незабываемые воспоминания о том, что так мне дорого и все еще достижимо.

Мы прогрохотали мимо. Я был слишком удивлен, чтобы остановить кэб, и только когда мы отъехали уже довольно далеко и завернули за угол, у меня появилось странное двойственное чувство внутренней борьбы с самим собой. Доставая из кармана часы, я постучал, чтобы привлечь внимание кучера. «Да, сэр?» — тут же откликнулся он. «Э-э… любезный… впрочем, ничего, — крикнул я. — Это ошибка, моя ошибка! Я тороплюсь! Поезжайте!» И мы продолжили путь…

Я получил стипендию. Вечером того же дня, когда мне сообщили об этом, я сидел в родительском доме у камина в своем маленьком кабинете наверху, и похвала отца, столь редкая похвала, и его разумные советы звучали у меня в ушах, а я курил мою любимую трубку, внушительного размера трубку, которой баловался в юности, и размышлял о двери в длинной белой стене. «Если бы я велел извозчику остановиться, — думал я, — то не поступил бы в Оксфорд, не получил бы стипендию и перечеркнул бы все надежды на блестящую карьеру». Я стал по-другому смотреть на жизнь. И в тот момент, пытаясь разобраться в путаных мыслях, я ни секунды не сомневался, что карьера стоит жертв.

Те дорогие моему сердцу друзья и тот невероятно светлый совершенный мир, в котором я когда-то побывал, казались мне чарующими и прекрасными, но странно далекими, ибо теперь передо мной открывалась другая дверь — дверь моей карьеры.

Уоллес снова устремил взгляд на огонь, пылающий в камине, и в мерцании ярких алых всполохов лицо его на какой-то трепещущий миг приобрело выражение непреклонной решимости, тут же исчезнувшей, как только он повернулся ко мне.

— Итак, — со вздохом произнес Уоллес, — я полностью посвятил себя карьере. Я много и упорно работал. Но постоянно грезил о зачарованном саде и даже четыре раза видел дверь, ведущую туда, хотя и мельком. Да, четыре раза. Какое-то время реальный мир был для меня таким ярким, интересным и значительным, столько в нем таилось возможностей, что наполовину стершееся в памяти очарование сада по сравнению с ним казалось иллюзорным и расплывчатым. Кому захочется ласкать каких-то пантер вместо званого обеда с хорошенькими женщинами и выдающимися мужчинами?

Окончив Оксфорд, я, исполненный надежд, вернулся в Лондон; меня ожидало радужное перспективное будущее, для приближения которого я уже успел кое-что сделать. Кое-что… Однако случались и разочарования…

Дважды я влюблялся; не буду подробно останавливаться на этом, скажу лишь, что в один из тех памятных дней, направляясь к некой особе — которая, как мне было известно, сомневалась, осмелюсь ли я к ней прийти, — я наугад срезал путь близ Эрлс-Корт и кратчайшей дорогой неожиданно вышел к знакомой белой стене с зеленой дверью. «Странно! — удивился я. — Ведь мне всегда казалось, что мой зачарованный сад где-то рядом с Кэмпден-Хилл. Почему-то найти это тайное место, это воплощение моих грез, так же трудно, как сосчитать камни Стоунхенджа». И я прошел мимо, поскольку тогда настойчиво стремился к совсем другой цели. Дверь не манила меня в тот день.

Правда, на секунду мне захотелось проверить, открыта ли она — и нужно-то было сделать не более трех шагов в сторону, — впрочем, в глубине души я не сомневался, что она распахнется передо мной, но это могло задержать меня, а мне нельзя было опаздывать на свидание, которое, как я считал, затрагивало мою честь. Впоследствии я пожалел, что так торопился, ведь можно было хотя бы заглянуть за дверь и помахать рукой пантерам, однако к тому времени жизненный опыт уже научил меня не гоняться за тем, что недостижимо. Да… и все-таки это оставило во мне горький осадок.

Потом последовали годы упорного труда, когда мысли о двери отошли на второй план. И лишь недавно она снова напомнила о себе, да так зримо, что мной овладело чувство, будто весь мой мир заволокло какой-то тонкой тусклой пеленой. И я думал о ней с тоской и печалью, полагая, что больше никогда уже не увижу ее. Возможно, я был слегка переутомлен, а может, у меня наступил кризис среднего возраста. Не знаю. Но яркие краски бытия, всегда наполнявшие меня энергией, неожиданно померкли, и это теперь, когда назревают важные политические события и нужно особенно интенсивно работать. Странно, не правда ли? Я начинаю уставать от жизни, и все ее дары при ближайшем рассмотрении кажутся мне ничтожными. С некоторых пор я вновь испытываю мучительное желание вернуться в зачарованный сад. Да… моему взору еще три раза было ниспослано вожделенное видение.

— Сада?

— Нет, двери. И я не вошел.

Уоллес наклонился ко мне через стол, и, когда он опять заговорил, в его голосе звучала неизбывная печаль.

— Трижды у меня был шанс — трижды! Я поклялся, что, если когда-нибудь заветная дверь окажется предо мной, непременно войду в нее, убежав от всей этой суеты и накала страстей, от блестящей мишуры тщеславия и утомительной тщеты. Войду и уже не вернусь. Останусь там навсегда. Я поклялся, и мог это сделать, но… так и не вошел.

Три раза в течение одного года мне была дарована такая возможность, и все-таки я не вошел в зеленую дверь. Три раза за минувший год.

Первый раз это случилось в тот вечер, когда произошел резкий раскол при обсуждении Закона о выкупе арендных земель, правительству тогда удалось спастись благодаря перевесу всего в три голоса. Помнишь? Никто из нас — как, полагаю, и большинство со стороны оппозиции — не ожидал, что будет рассматриваться этот вопрос. И мнения раскололись, подобно яичной скорлупе.

В тот вечер мы с Хочкиссом обедали у его кузена в Брентфорде, оба были без дам, и, когда нас вызвали по телефону, мы, воспользовавшись машиной хозяина, сразу помчались в парламент, едва успев к голосованию. По пути мы проехали мимо двери в стене — призрачной в лунном сиянии и в то же время абсолютно реальной, с яркими желтыми бликами в свете фар нашей машины. Несомненно, это была она — «моя» дверь! «Бог мой!» — воскликнул я. «Что?» — спросил Хочкисс. «Ничего!» — ответил я. Момент был упущен.