Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

прапорец, такой же червонный, как набрякшая красным большая хоругвь Запорожского войска, как пурпуром темнеющее полотно вкруг отрубленной головы знатного зверя на гербе молдавского господаря…

Влетев в панский двор, едва осадив взмыленного своего коня, соскочил Тимош с седла и бросился в опочивальню, где всё также, без сил, лежала Руксанда. Вбежал он в покои и поставил палку обратно в красный угол, только посох теперь весь был багряный и страшный, с запёкшейся головой Довбуша.

Ни слова не сказал Тимош своей жене, и она, болезная, не произнесла ни звука. С того мига, как водворился трофей в опочивальне, на окраине Рашкова забил вдруг родник чистейшей влаги. «Чудо! Шо за дивное джерело[32]?» — гутарили жители Рашкова и тут же прозвали источник панской криницей.

Хоть и целебная, но уж больно горючая била в ключе вода. Как слёзы безутешной Руксанды, которая, странное дело, добредя от самого порога смерти, поверталась вдруг вспять и пошла на поправку.

Угры в то время собрали великое войско, задумав поживиться по Волыни и Подолью, и чуть ли не в самой Сечи. Гетман, прознав про мадьярские умыслы, стал скликать полковников, поднимать куреня, чтобы встретить мадьяр, как подобает. Треба было спешить. Воевода угорский часть войска отправил к воротам Чигирина. Замыслил пограбить житницу сечевиков, а после взять запорожскую вольницу в клещи.

Тимош, посаженный батькой хранить с юго-запада брюхо казачьих земель, не дремал сообща с испытанными товарищами. Кукиш, а не Чигирин, выкусят кобылячьи сраки, ризницки собаки. Землёю и водою будут биться запорожцы за свой складской город, закрома и западный оплот вольной Сечи. Стеклось в Рашков войско в три тысячи сабель, тыщу мушкетов. Куреня Величковский и Джерелиевский, и другие паланки прислали подмогу немалую. С таким-то оркестром и не устроить мадьярам знатную гулянку?

До похода казачьи жiнкi испросили у мужей соизволения отправиться в Медведовский монастырь, молить Спасителя и Богородицу о всяческом вспоможении для сечевиков на поле брани. А казаки, хоть видом и посуровели, а в душе и рады: нехай отправляются бабы, меньше визгу и гвалту, не будут путаться под ногами.

Не ведал Тимош, что жинок казацких подначила на богомолье Руксанда. Безмолвной пустыней простёрлась между ними совместная жизнь, и с каждым денёчком обреталась пустынь всё суше. Не раз и не два порывался гетманский сын заговорить со своею женой, но всякий раз наталкивался на такой устрашающе молчаливый, задумчивый взор, что слово застревало в лужёной глотке и сохло, и вяло, уже не имея сил выпростаться наружу.

Одетая в чёрное странница, с посохом, явилась под Чигирин, в святые пределы Медведовского монастыря. Долго молилась, истово что-то испрашивала у святых образов, у небесного воинства и преподобных заступников. Причастилась, исповедалась, а после испросила благословения у чернеца. Инок сей уже был прославлен в народе свыше ниспосланной благодатью утешать печали и скорби, исцелять болезни и горе, орошать заскорузлую пустошь сердец живительною влагой милости утешения.

Монах благословил безутешные слёзы прекрасной женщины. В знак исполнения молений, из самого сердца исторгнутых, смиреннейше она поднесла иноку дубовый посох. Тот подивился, однако, осенив себя крестным знамением, подарок принял из её рук — белейших и холодных, как снег на карпатских вершинах.

Запорожцы, ведомые доблестным сыном Хмельницким, в ту пору выступили во всеоружии, с твёрдым намерением устроить горячую взбучку заносчивым уграм, такую, чтоб неповадно было впредь соваться на сечевые вотчины. Мадьяры шли под Чигирин войском немалым, но казачья вольница противнику ни в чём не уступала.

Встретились оба войска под сопкой, у карпатских предгорий. Видит Тимош: мадьяры мнутся на месте, будто бы выжидают. Ну, вот и дождётесь, сукины дети. Отведайте блюда знатного, которое казаки подают только для самых лепших незваных гостей.

Подал клич атаман выдвинуться к передним рядам пешим воинам, с пищалями и мушкетами, тут же готовиться к залпу. Досыта наедитесь, вражье племя, огневым казацким боем!

Только стали стрелки ссыпать порох на полки, заталкивать пули в стволы, как случилось неведомое диво. Среди ясного неба, из-за лесом поросшей, ощетиненной ёлками сопки возникло вдруг облако, непроглядное, чёрное. Без грома и молнии, в тишине полился на бритые головы запорожцев обильный дождь. Долу поникли вымоченные чуприны, бесполезными железяками опустились к земле мушкеты с вымокшим порохом. Не успели казаки крепким словом отдать должное странному диву, как диким криком и посвистом разразилось войско противника и с гиканьем, лавой обрушилась мадьярская конница на ряды казаков.

Опомнившись, попытались отбиться сечевики, но угры, почуяв близость победы, ряд за рядом одолевали. Как горная Тиса, вспучившись талым снегом с карпатских вершин, топила в мутной воде каменистые берега, подминали казачьи ряды угорские конники, стремительно окружая, будто остров, то место, где рубился с врагами бесстрашный Тимош, плечом к плечу со своими верными друзями.

Храбро бились казаки и их атаман, но силён и неистов был бурливый мадьярский паводок. Поднялся багрец по шаровары, потом окунуло по самые плечи, а после явился черёд и лужёного горла. Опьяненные кровью, отсекли мадьяры обритые казачьи головы, в числе прочих и — буй тура Тимоша. Никого не жалели, никого не брали в полон. Ухватил воевода угорский жёсткую, липкую от крови и пота атаманову чупрыну и, пришпорив кобылу, потрясая трофеем, поскакал с истошным победным криком вдоль своих, уморившихся в сече, воинов.

Когда до Руксанды дошла весть о гибели мужа и всего его войска, она не вымолвила ни слова. Молча облеклась во всё чёрное, и так, в черноте и безмолвии, пребывала все дни своей жизни. Как в затворе, смиренно и странноприимно, жила у себя в поместье, щедро благодетельствуя жителям Рашкова, окрестным, и даже из дальних сёл приходившим крестьянам.

Годы, а, может быть, десятилетия, минули так, пока вдруг не явились гонцы от отца. Тот занемог и испрашивал дочь срочно приехать из Рашкова в Яссы, повидаться. Медлила панна, хотела поехать в Медведовский монастырь, письменно испросить у благоверного инока Платона совета для смятенной своей души. Но помещице донесли, что инок тот своим благодатным усердием пострижен был в схимонахи и с именем Паисия возведён был в настоятели обители в Драгомирне, а ныне наставляет братию в Нямецком монастыре, что под Яссами.

Подивилась Руксанда такому стечению, восприяла как знак и с крестным знамением собралась в дорогу. Но отца застать в живых не довелось. Прибыла в Яссы вдова, когда уже схоронили господаря в усыпальнице. Челядь, напуганная тем, что происходило в последние недели, всё шепталась по покоям о страшных муках, которые претерпел их хозяин перед своею кончиной.

Корчился, вился ошпаренным змеем в шелковых простынях, кричал,