Рассвет Жатвы - Сьюзен Коллинз

Я тоже пытаюсь отвлечься, но в моей крови слишком много адреналина. «Помоги, Ленор Дав», – думаю я. Увы, это не под силу ни ей, ни кому-то другому.

Плутарх ведет меня по длинному коридору со сводчатым потолком, увешанному портретами надменных вельмож в натуральную величину. Все в старинных нарядах, у каждого в руках какой-нибудь предмет – весы, арфа, украшенный рубинами кубок. Наверное, так художники пытались подчеркнуть их индивидуальность.

Плутарх безучастно указывает рукой:

– Познакомься с Хевенсби.

Погодите-ка! Хевенсби – его семья? Неужели это его дом?

Хевенсби тут с избытком – они глядят на нас со стен нескольких залов, выставляя напоказ свои опознавательные символы – ветвь с листьями, белая лоснящаяся птица, меч, ножка индейки… Серьезно?! Так и сочатся богатством, все до единого. Мы проходим мимо дверей – некоторые плотно закрыты, другие стоят нараспашку, открывая взглядам комнаты, уставленные изящной мебелью и залитые светом хрустальных люстр. Не считая Безгласых, таящихся в тени, дом совершенно пуст.

Я размышляю о том, сколько людей положили свои жизни на постройку этого дворца, сколько из них умерли до завершения строительства, чтобы Хевенсби могли где-нибудь вешать свои портреты. Свои напыщенные, дурацкие портреты. Что ж, Хевенсби остались в дураках. Теперь они тоже мертвы.

Наконец мы заворачиваем в комнату, где над камином висит портрет старика с седой бородой, который протягивает нам открытую книгу и улыбается.

– Траян Хевенсби, – поясняет Плутарх. – Я его прапрапра… Не помню… сколько раз. В общем, он один из моих предков. На самом деле единственный, от которого есть хоть какая-то польза. Это его библиотека. Здесь удобно разговаривать.

Разговор – не пытка, так что я слегка успокаиваюсь. Стены вокруг увешаны не орудиями для причинения боли, а уставлены книжными стеллажами. Здесь тысячи и тысячи томов, от пола и до потолка! В углу золотистая винтовая лестница вьется спиралью вокруг мраморной колонны и ведет на балкон, огибающий комнату. На вершине лестницы в перила вцепился золотой орел.

Эта комната – просто воплощение мечты Ленор Дав. «Каждая книга не менее ценна, чем человек, – говорит она, – поскольку хранит мысли и чувства еще долго после того, как автора не станет». У ее семьи есть целая коллекция – старинные томики с потрескавшимися кожаными переплетами и бумагой тонкой, словно крыло мотылька. Семейное сокровище.

Хотя в школе нас и учат читать, книг в Двенадцатом мало. Иногда всплывет какая-нибудь в Котле, и я тут же ее хватаю, чтобы подарить Ленор Дав на день рождения, если есть на что обменять, конечно, и не важно, о чем книжка, – уж очень это редкая добыча. Однажды мне попалось руководство по разведению цыплят, и хотя там речь про цыплят, а моя девушка разводит гусей, Ленор Дав пришла в восторг. В другой раз мне попался сборник карт, выпущенный еще до Темных Времен, сейчас почти бесполезный. Зато в прошлом году я сорвал джекпот, наткнувшись на маленькую книжечку произведений давно умерших поэтов. Некоторые их стихи стали песнями.

Я вспоминаю радость Ленор Дав от подарка, потом поцелуи, которыми она меня наградила, и чувствую прилив сил. Им не разрушить то, что действительно важно!

– Ты читаешь, Хеймитч? – спрашивает Плутарх.

– Да, умею.

– Нет, я не про то. Тебе нравится читать?

– Смотря что.

– Я такой же, – признается Плутарх. – Вообще-то чтение не очень популярно в Капитолии. Очень жаль. Все, что нужно знать про людей, находится в этой комнате. – Он поворачивает ручку в виде головы козла на том, что я принял за стол, встроенный в книжный стеллаж. Верхняя часть расходится надвое, и на ее место поднимается поднос, уставленный сверкающими бутылками. Плутарх наливает себе стакан янтарной жидкости. – Тебе что-нибудь предложить?

– Я не пью.

Впрочем, профессиональное любопытство берет верх – все-таки я бутлегер, – и я подхожу осмотреть напитки. Наш самогон получается прозрачным как слеза, а здешний бар щеголяет напитками всех цветов радуги. Не знаю, добавили в них краску, выдерживали долгие годы или настаивали на всяких добавках вроде трав. Это все крепкий алкоголь. Водка. Виски. Коньяк.

И тут я замечаю знакомое название, хотя раньше его никогда не видел. Я поднимаю бутылку и смотрю, как играет свет в ее розовых глубинах.

– Называется непентес, – говорит Плутарх. – Вряд ли ты о нем слышал.

«Тут ты ошибаешься, Плутарх. Я не только о нем слышал, но даже знаю стихотворение, в котором он упоминается, ведь в честь его героини моя любимая получила свое имя».

– Плутарх, помнишь строки: «Залпом пей, о пей непентес сей»?

Плутарх изумленно поднимает брови.

– «И забудь ты про Ленор!» – заканчивает он.

Теперь мой черед удивляться. Я слегка встревожен. У него столько книг, что и это стихотворение где-нибудь отыщется. И все же меня задевает, что он не только читал стих – Плутарх знает его наизусть! Мне не нравится, как он произносит ее имя.

– Разумеется, из стиха сложно понять, что такое непентес: то ли алкогольный напиток, то ли добавленный в него наркотик, – добавляет он.

Я вспоминаю, как обсуждал то же самое с Ленор Дав. Она сказала, что обычно залпом пьют алкоголь. И парень, который рассказывает свою историю, пытается перестать думать об утрате своей возлюбленной.

– Думаю, главное в том, что напиток помогает забывать об ужасных вещах, – говорю я.

– Именно! Полагаю, это лишь жалкая имитация. Зерновой спирт, подкрашенный ягодами. В старину туда добавляли морфлинг, однако он вызывает слишком сильное привыкание, поэтому давно под запретом. Могу ли я спросить, откуда тебе известно это стихотворение, Хеймитч?

– В Двенадцатом его все знают. – Наглое вранье, но мне хочется, чтобы он думал, будто мы узнали его из книги, как и он.

– Неужели? Хм. Ладно, я хочу кое-что тебе показать. Пойдем в оранжерею.

Понятия не имею, о чем речь. Он выводит меня через боковую дверь, потом ведет по узкому коридору в комнату с прозрачным куполом, через который виднеется вечернее небо. Стены тоже сделаны из стекла. За ними – прекрасный сад с яркими цветами и деревьями. Кажется, это уже перебор, ведь в комнате и так полно цветов, поблескивающих во влажном воздухе. Среди потолочных балок порхают и щебечут во все горло птицы. Вокруг фонтанчика стоят небольшие столы и стулья с резными завитушками. На одном столике – телефон в виде спящего лебедя, чья голова и шея образуют трубку аппарата. Возле моего уха раздается жужжание, и я отмахиваюсь.

Они словно перетащили кусок сада прямо в дом. Зачем? Неужели так трудно открыть дверь и выйти наружу? Дураки расстаются с деньгами быстро, как говорит ма.

– Подойди, взгляни. – Плутарх