Сергей Кузнецов - Живые и взрослые

Ознакомительный фрагмент

Лева согласен с мамой — книги, конечно, лучше любых вещей. Но ему все-таки хочется добыть себе что-нибудь мертвое, красивое. Как Маринины белые джинсы.

Может быть, поэтому ему так нравится читать «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» — книги, где такие же дети, как он сам, находят дограничные сокровища.

Класс постепенно наполняется. Цокая каблучками подходит староста Оля:

— Привет, Рыжий, — говорит она, — все читаешь?

— Угу, — отвечает Лева.

Он не любит Олю. Если честно, ее вообще мало кто любит, кроме двух-трех подружек-вредин и самой Рыбы, которая еще в четвертом классе предложила сделать Олю старостой. Кажется, даже Павел Васильевич, их классный, был от этого не в восторге, но каждый год повторялось одно и то же: Рыба приходила, предлагала Олю, весь класс дружно голосовал. Только в прошлом сентябре Гоша вдруг спросил: а мы можем выдвинуть другую кандидатуру? Лева прямо замер от неожиданности — даже он не ожидал такого от своего друга. Рыба, однако, не растерялась, усмехнулась и спросила: «Ты, что ли, Столповский, хочешь? Тройку по химии исправь сначала», — и Оля снова стала старостой.

Может, в этом году предложить Марину, неожиданно думает Лева. Она, конечно, не отличница, но троек у нее нет. Уж точно будет лучше, чем Оля.

Отличная идея! Лева отрывается от «Мальтийской птицы» и, подняв голову, видит Олю, стоящую рядом с новенькой девочкой, сидящей все так же неподвижно, скрестив перед собой руки.

— А я знаю, ты раньше в «пятнашке» была, — говорит Оля.

— Да, правда, — тихо говорит новенькая, — меня тетя туда отдала.

— Говорят, ты там хуже всех училась? — громко говорит Оля.

«Ну, это вряд ли, — думает Лева. — Хуже всех в „пятнашке“ учиться — это надо уметь. Пятнашки — они тупые, всем известно».

— Нет, у меня пятерки почти по всем предметам были, — говорит новенькая.

— А правда, тебя там звали Ника-Кика? — все так же громко говорит Оля.

— Да, — отвечает девочка, и Леве кажется, будто у нее чуть дрожит голос.

«Что же Оля все-таки за сволочь, — думает Лева, — чего к новенькой привязалась? Мало ли как кого дразнили! Лева-корова, Лева-рева, подумаешь!» И тут он понимает, почему девочка просила звать ее Верой.

Если-бы Оля была мальчишкой, можно было бы встать и двинуть ей как следует! Лева, правда, не мастак драться, но по такому случаю он бы попробовал. Но бить девочек как-то нехорошо, это и папа говорил, и во всех книжках написано. Значит, бить нельзя — надо что-то сказать, что-то такое резкое, краткое, весомое, как умеют герои «Мальтийской птицы».

Но, как назло, ничего краткого и весомого Леве на ум не приходит. Поэтому Оля идет к своей парте, Ника остается сидеть неподвижно, а Лева возвращается к поиску сокровищ.

По дороге домой Лева снова вспоминает утреннюю сцену. Надо было сказать Оле: «Отстань от нее!» — вот было бы коротко и весомо. Или: «Чего привязалась?» — тоже хорошо. Черт, всегда самые лучшие слова приходят в голову, когда уже поздно. Ну ничего, еще раз Оля к новенькой полезет — он ей задаст!

Лева открывает дверь ключом, который висит у него на резинке — чтобы не потерял. Родители придут только вечером, а Шурка уже час как должна быть дома. Интересно, она разогрела себе обед или, как обычно, ждет старшего брата?

— Шурка! — зовет он сестру.

Из маленькой комнаты доносится тихий всхлип.

— Это еще что такое? — солидно и веско говорит Лева.

Шурка сидит на полу, перед ней лежит сонная Мина, спрятав под панцирь лапы и голову. Шурка шмыгает курносым носом.

— Что случилось? — спрашивает Лева, и тут Шурка начинает рыдать, всхлипывать, бормотать бессвязно, слезы текут по круглым щекам, припухшие губы жалобно дрожат.

Лева приносит с кухни воды и, когда Шурка успокаивается, снова спрашивает «что случилось?», и все начинается сначала, и только с третьей попытки Лева понимает, что Шурка пошла домой мимо «пятнашки», ведь «ты сам сказал: второклассники не дерутся», а к ней пристали взрослые ребята, выкинули сменку из мешка, напихали в мешок листьев, попытались надеть на голову, и все время смеялись, и дразнились, и говорили, что в Шуркиной школе только слабаки учатся, а когда Шурка сказала, что у нее есть старший брат и он их побьет, они стали смеяться еще больше и сказали, что знают ее старшего брата, рыжий очкарик, слабак и трус, он даже побоится к ним близко подойти и правильно сделает, потому что если сюда придет, они ему о-го-го как накостыляют, — и всё это Шурка говорит, не прекращая всхлипывать и шмыгать носом, а Лева почему-то вспоминает Нику, как она неподвижно сидит, сложив руки, глядя перед собой, вспоминает, как задрожал голос, когда она ответила Оле «да», и Лева думает, что, наверное, пятнашки правы, он в самом деле трус и слабак, потому что никогда ни во что не вмешивается, только книжки читает, и ни мушкетеры, ни герои «Мальтийской птицы» не подали бы ему руки.

И тогда Лева обнимает сестру и говорит:

— Дураки они все, Шурка, ну их на фиг.

А она всхлипывает и спрашивает:

— Ты их побьешь, правда?

И Лева отвечает:

— Побью, конечно, — и вдруг понимает, что это правда, что на этот раз так и будет — он пойдет к спортшколе, вызовет на бой их главаря и набьет ему морду: за плачущую Шурку, за испоганенный мешок со сменкой, за всех детей, которые боятся ходить мимо «пятнашки».

И еще — за новенькую Нику, за дурацкое прозвище, дрожащий голос, неподвижный взгляд. За то, что он промолчал сегодня утром.

3

— Двадцать три, — считает Гоша, — двадцать четыре, двадцать пять…

Гоша подтягивается каждый раз по дороге во Дворец Звездочек. Еще в прошлом году он заметил эту яблоню с низко нависающими ветвями. Сначала он просто подпрыгивал и касался пальцами шершавой коры — а за лето вытянулся и уже легко смог в прыжке уцепиться за ветку. Подтянуться дальше было делом техники. Иногда получалось двадцать раз, иногда — двадцать три, сегодня вот — двадцать пять. Если честно, Гоше все равно сколько — прыгать, подтягиваться, бегать и драться для него так же просто и естественно, как для Левы — читать книжки, а для Марины — разбрасывать носком туфли красные осенние листья.

Книжкам Гоша предпочитает кино. Лучше всего — про войну, типа «Неуловимого»! Здоровское кино! А главную роль там играет Илья, Гошин двоюродный брат. Гоша гордится этим, но никому не рассказывает: не хочет оказаться «братом того самого Ильи, который „Эй, пацан, покажи класс!“».

«Эй, пацан, покажи класс!» — коронная фраза из «Неуловимого», ее все знают, даже кричат во время драки, когда своих подбадривают.

Да, фильмы про войну хорошие, но еще лучше — про драки, про технику об-гру, специально разработанную после Проведения Границ для отражения атак мертвых. Об-гру означает «оборона голыми руками», и настоящий мастер об-гру может один справиться с целым отрядом вооруженных мертвецов, не говоря уже о каких-нибудь зомби, тингах или фульчи, которых в об-гру-фильмах герои расшвыривали во все стороны десятками.

Два года Гоша занимался об-гру во Дворце Звездочек, даже заработал себе двойной серебряный браслет — так называлась третья ступень обучения. На самом деле это был никакой не браслет, а две переплетенные серебряные нити, которые можно было носить на запястье. Однажды Рыба увидела эти нити и устроила страшный скандал: она кричала, что на самом деле об-гру — это мертвая техника, что ее нельзя адаптировать для живых, что она не позволит в ее школе носить всякие мертвые браслеты! Гоша попытался заикнуться про Дворец Звездочек, но в ответ услышал, что во Дворце Звездочек он может делать что угодно, хоть из окна прыгать, а в школе должен вести себя как положено. Сегодня мальчики начнут носить браслеты, а завтра девочки явятся в сережках и бусах!

Вот ведь глупость! В других школах старшеклассницы давно уже ходили с сережками, а Рыба все вылавливает в коридорах девчонок и требует показать уши: есть дырка или нет.

— С чего она взяла, что об-гру — мертвая техника? — спросил он тогда Леву, своего друга и соседа по парте.

— Ну, на самом деле мертвая техника только положена в основу об-гру, — объяснил Лева, — то есть говорят, это какая-то техника из Восточного Заграничья. А еще мастера об-гру верхних ступеней используют специальную практику: перед началом боя представляют, что они — мертвые. И поэтому, мол, они сражаются бесстрашно.

— По-моему, это бред какой-то, — сказал Гоша, — я об этом никогда не слышал. И кстати, почему это мертвые сражаются бесстрашно — то-то они в войну от нас драпали, только пятки сверкали.

Гоша сам удивился: как это он полез спорить с Левой? Обычно он во всем с ним соглашался — еще бы, Лева столько книг прочел, столько всего знает! Но все-таки назвать об-гру мертвой техникой — это полная чушь.