Сергей Кузнецов - Живые и взрослые

Ознакомительный фрагмент

В прошлом году они проходили «Дочь полка» — во время урока Павел Васильевич увлекся, стал вспоминать войну. Марина всегда слушала не отрываясь — а Оля что-то рисовала на вырванной из тетрадки клетчатой страничке, потом сунула в учебник. На перемене Марина подкралась и вытащила: листочек был весь покрыт цветами и принцессами в роскошных нарядах.

Марину тогда передернуло: как можно рисовать такую пошлятину во время рассказа о Великой войне? А еще нос воротит от мертвых джинсов!

Марина сидит у окна, на третьей парте. Весь пятый класс и половину шестого она сидела вместе с Леной Ковалевой, но после Нового года родители Лены получили квартиру в новом микрорайоне, Лена перешла в другую школу, и Марина осталась одна. Если честно, ей это очень нравилось. На свободное место она клала сумку, а все тетрадки и учебники вываливала на стол: так оказалось намного удобней прятать книжки, которые Марина тайком читала во время уроков.

Впрочем, сегодня, кроме учебников, у нее нет других книг — все-таки Первое сентября. Марина достает из сумки дневник, новый учебник химии и чистую тетрадку. Из окна пятого этажа хорошо видны алые и желтые кроны деревьев. Среди них черным прямоугольником — крыша «пятнашки», чуть дальше, за проспектом, теснятся дома (один из них — Маринин), на горизонте средневековой башней — силуэт Министерства по делам Заграничья, одна из пяти городских высоток. Там работает дядя Коля и часто бывает Маринин папа.

— Здравствуйте, дети! — раздается громовой голос.

Это — коронный прием Рыбы: бесшумно войти в класс и тут же оглушить всех приветствием.

— Здравствуйте, Валентина Владимировна! — семиклассники поднимаются.

Другие учителя давно не требуют, чтобы школьники здоровались хором и вставали в начале урока, но Рыба ведет себя, словно они по-прежнему первоклашки.

— Садитесь, — говорит она.

Марина садится и тут же снова утыкается в окно.

— Гляди, кто это? — слышит за спиной Левин шепот.

— Новенькая, что ли? — предполагает Гоша.

В самом деле — у доски, рядом с Рыбой стоит худенькая девочка с двумя тощими, торчащими в стороны косичками. Школьная форма сидит на ней нескладно, в руке она держит портфель из магазина «Мир детей», в другой — матерчатый мешок со сменкой.

Она, наверное, еще не знает, что мешок надо оставлять в раздевалке.

— Это — Вероника Логинова, — говорит Рыба, — она будет учиться в вашем классе. Садись, Вероника.

Вероника растерянно обводит глазами класс и идет к пустующей последней парте.

— Нет, не туда, — новенькая вздрагивает и оборачивается, — на третью парту, к Петровой.

Новенькая подходит к Марининой парте и на мгновение замирает над соседним стулом: на нем по-прежнему лежит сумка.

— Извини, — тихим шепотом говорит она, и Марина ставит сумку на пол.

— Ты чем-то недовольна, Петрова? — спрашивает Рыба.

— Я счастлива, Валентина Владимировна, — не сдержавшись, отвечает Марина.

— Ну, тогда иди к доске, — говорит Рыба, — посмотрим, всё ли ты забыла за лето.

«Ну вот… — думает Марина. — Интересно, будет слышно в соседнем классе, как она разорется, когда увидит мои джинсы?»

2

Лева любит приходить в класс раньше всех: тогда есть время немножко почитать перед уроком. Но сегодня дома Шурка копалась дольше обычного, Лева даже накричал на нее — за что тут же получил от бабушки. Короче, пришлось идти кратчайшей дорогой — мимо «пятнашки». Шурка ныла и говорила, что боится, но Лева уверенно соврал, что пятнашки второклассников не обижают, есть, мол, такой договор — драться только с четвертого класса.

— Джентльменское соглашение, — сказал он, — типа дуэльного кодекса у мушкетеров.

Про мушкетеров Лева рассказывал Шурке весь прошлый год — чтобы она быстрее шла в школу. Где-то в районе Нового года он спохватился, что книжка скоро кончится, и стал сочинять новые приключения. Хотя мушкетеры жили задолго до Проведения Границ, Лева напихал в роман армию мертвых гвардейцев, тингов, ромерос и фульчи — в результате загнал сюжет в такой тупик, что с трудом вырулил к хеппи-энду, прислав на помощь мушкетерам мертвую Констанцию.

На самом деле Лева подозревает, что у него получилось даже лучше, чем у Дюмаса. Он даже боится, что Шурка будет разочарована, когда сама прочтет «Четырех мушкетеров». Впрочем, по Левиным расчетам, сестра доберется до растрепанной книжки на его любимой полке только через пару лет. А к тому времени либо сама все забудет, либо Лева убедит ее, что она что-то напутала.

С третьего по шестой класс Дюмас был любимым писателем Левы, но этим летом он прочитал «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» и теперь бредил поиском сокровищ, запрятанных мертвыми во время Проведения Границ. В промежутках между рисованием вымышленных карт и размышлениями над картами настоящими Лева перечитывал две великие книги, пытаясь перенять у героев их манеру говорить коротко и веско.

Отведя Шурку на второй этаж, Лева спешит в свой класс. Обычно он берет ключ в учительской, но сегодня его опередили. Лева глядит на часы в коридоре — своих у него нет, — вроде еще совсем рано. Интересно, кто сегодня первый? Если вдруг Гоша — не удастся спокойно почитать, а если Оля Ступина — ну и черт с ней, пошлю ее к черту, вот и все дела.

Нет, не Гоша и не Оля, а — вот уж не ожидал! — новенькая девочка, Вероника. Сидит на третьей парте, сложила руки, смотрит перед собой.

— Привет, — говорит Лева.

— Привет, — отвечает Вероника. Голос у нее тусклый, бесцветный, никакой. В проходе стоит портфель — у Левы два года назад был такой же, пока тетя из Грачевска не прислала в подарок сумку. Кажется, у ее Миши случайно оказалась лишняя.

— Меня зовут Лева, — говорит он, доставая «Мальтийскую птицу».

— Меня — Ника, — говорит девочка, — но лучше зови меня Вера.

— Хорошо, — кивает Лева, открывая книжку. Он еще успевает удивиться: почему Вера — лучше, ведь Ника — красивое имя, редкое, но тут же забывает обо всем — как всегда, когда перед ним лежит книга. В особенности — «Мальтийская птица».

Сейчас он читает ту самую главу, где герои догадываются, что секрет птицы вовсе не в том, что она сделана из серебра. На самом деле под слоем краски — обычная бронза. Но почему же целая банда мертвых и их приспешников охотится за этой статуэткой?

Конечно, перечитывая книгу в пятый раз, Лева хорошо помнит разгадку: в птице был тайник, который открывался, если надавить ей на глаза. В тайнике — план, указывающий место, куда мертвые спрятали свои сокровища, пока Граница еще не сомкнулась на севере.

Как ни странно, в романе не рассказывалось подробно, что это были за сокровища, но в этом и не было нужды. Все знали: мертвые владели огромными богатствами, да и сейчас намного богаче живых. Мертвые вещи можно было сразу распознать: они были ярче, изящней и прочней, чем те, что изготовляли живые. Белые джинсы Марины. Ручка Гоши. Даже туфли Зиночки — математички Зинаиды Сергеевны, — в которых она пришла в прошлом году на майский праздник. В тот раз Рыба кричала даже громче, чем Первого сентября, и хотя дело происходило в учительской, вся школа узнала, что Зиночка посмела явиться на праздник — и не на какой-нибудь, а на майский! — в мертвых туфлях.

Туфли в самом деле были очень красивые. Лева, наверное, заметил их первым в классе.

У самого Левы никогда не было мертвых вещей. Когда-то он спросил маму — почему, и мама сказала, что мертвые вещи бывают либо у тех, кто работает с мертвыми — у экзорсистов, ученых шаманов, могильщиков, орфеев и прочих сотрудников Министерства по делам Заграничья, — либо у тех, кто нашел клад или унаследовал мертвые вещи еще с дограничных времен. Сейчас Лева, конечно, знает: мертвые вещи можно просто купить — в магазинах, правда, их почти нельзя поймать, да и стоят они так дорого, что с небольшой учительской зарплаты Левины родители могли бы купить разве что пластинку жевательной смолы, типа той, что однажды дал пожевать Гоша.

Пластинка была ярко-зеленая (как многие мертвые вещи) и пахла летом. Гоша разломил ее надвое, и они долго и сосредоточенно жевали. Потом Гоша сказал: «Бывают такие специальные пластинки, пожуешь — и станешь зомби», — и Лева стал шевелить руками, как зомби в фильмах про войну, и они ржали не останавливаясь целых полчаса, а потом все обсуждали: может, это была специальная ржачная смола?

Если бы мама и папа узнали об этом, они были бы недовольны. Ну, наказывать не стали бы, а отругали бы точно. Мама всегда говорила, что терпеть не может, когда в школу носят мертвые вещи. Ладно взрослые: им мертвые вещи иногда нужны по работе, а детям они точно ни к чему.

Лева когда-то все хотел спросить — откуда берутся детские мертвые вещи, например, игрушки или та же смола? Но сейчас он думает: мама не любит вещи вообще — неважно, живые или мертвые. Недаром одним из самых страшных ругательств для нее было вещист — человек, который ставит вещи выше книг, музыки и прочего искусства.