Замочная скважина - Саяна Гэбб

сюда! – она пристально уперлась взглядом в Манечкино лицо, и туман в ее глазах рассеялся, сменившись живым интересом.

– Корм коту забыла купить, – Манечка съежилась под любопытным взглядом. – Я сегодня две смены отработала в поликлинике: утром некогда было.

– Беречь себя надо, Манечка! Ты ж замученная совсем! Пытают тебя там что ли на твоей работе? – Варя явно приготовилась к порции поучительных житейских советов, но Манечка бледно улыбнулась и выскочила из магазина.

Дома она встала перед зеркалом. Действительно, лицо изменилось. Вот тут, на лбу, появились сразу три морщины, а в глазах будто тучи скопились – из голубых стали блеклыми, непонятными. А это… Откуда эти длинные лучи, стремящиеся к вискам? Разве утром они были? И эти заломы у губ, сбегающие вниз и тянущие за собой щеки… И сами губы – иссушенные, тонкие, с надсечками вокруг, словно стянутые невидимой нитью к центру. Седые неряшливые пряди волос, предательски выглядывающие между живыми каштановыми… Но ей всего лишь сорок! Она потянула руками щеки в разные стороны, и в зеркале отразилась чужая растянутая физиономия. Манечка вздохнула, опустила руки, вернув себе прежнее лицо – серое и усталое.

– Мау! Мауу! – басовито прозвучало сзади.

Барян сидел у входа на кухню, и весь его вид намекал, что пора бы заняться делом. Зеленый глаз полыхал недовольством, дескать, не тем ты, хозяйка, озабочена! Накорми кота и будет тебе счастье!

– Бегу, бегу, Барянчик, – засуетилась Манечка, вываливая в миску кошачий корм.

Спала Манечка всегда крепко – никакие волнения не портили ее сон. Раскинувшись руками в стороны, она прочно занимала середину своей старенькой кровати. Подушка тоже была давнишней, поэтому проминалась ровнехонько посредине, сугробами обрамляя Манечкино лицо. Грузно запрыгнувший на кровать Барян никак не изменил Манечкиной ночной нирваны – грудь ее продолжила вздыматься тихо и мерно. Кот медленно подошел к лицу хозяйки и долго пялился на него отсвечивающим в темноте глазом, потом потянулся здоровенной мордой прямо к Манечке и принюхался к ее дыханию. Тяжко вздохнув Барян выдул из себя белесое круглое облачко. Облачко повисело в воздухе мгновение и на вдохе без остатка всосалось прямо Манечке в ноздри. Она замерла, словно облачко где-то внутри закупорило все напрочь, но через несколько секунд грудь ее с шумом опала, и она задышала в прежнем ритме. Барян удовлетворенно зажмурил глаз и тихо фыркнул. А потом случилось и совсем удивительное – Барян поднял лапу над головой Манечки и принялся водить лапой туда-сюда, словно вытирая лицо хозяйке. Сначала потер лоб, потом стал наворачивать пасы над щеками и уже в самом конце коснулся подбородка. Манечка все также безмятежно спала и не подозревала о кошачьей ворожбе. Закончив Барян оглядел хозяйку и, видимо, остался доволен. Он прикрыл сияющий в ночи глаз, сочно потянулся откормленным телом, спрыгнул с кровати и бесследно растворился в темноте. Из кухни раздалось чуть слышное бренчание кошачьей миски.

Утром Манечка проснулась счастливой. Это была ее особенность – просыпаться счастливой. Она вскинула руки, вытянулась во всю длину и даже мурлыкнула что-то себе под нос от наслаждения. В ванной она пристально уставилась в зеркало и удовлетворенно кивнула – вот что значит полноценный здоровый сон! Каштановые волосы без единой седой пряди, белый ровный лоб, блестящие голубые глаза, легкий румянец на упругих щеках, налитые полные губы – разве ей можно дать сорок? Никак не больше двадцати пяти! И чего там ей вчера почудилось? Нельзя смотреть на себя в зеркало вечерами: и свет не тот, и силы отданы. Вот больше и не буду, пообещала себе Манечка.

Она ворвалась в поликлинику, радостно приветствуя старенькую уборщицу на входе. У регистратуры уже стояла очередь. Хвост очереди был молчалив, а в голове то и дело раздавались яростное бормотание, возмущенные выкрики и монотонный речитатив, призванные воздействовать на старушку – регистраторшу. А та прикладывала руки к груди и с искренним негодованием взывала к совести самых настырных:

– Ну не по правилам это! Не по правилам! Вы по другому участку! У другого врача! Не могу!

– Пишите только к Марье Егоровне! – скрипел старушечий голос в ответ. – К другому не согласная я! Жаловаться буду!

– Но не сможет доктор! У нее уже полная запись!

– Не согласная!

– Зинаида Николаевна, пишите ко мне! – весело возвестила, пролетающая мимо Манечка. – Всех приму!

В ординаторской густо пахло блинами, чаем с малиной и колбасой. Манечкина коллега, толстощекая Светлана Ивановна, держала масляный блин в правой руке и бутерброд с колбасой в левой.

– Мань, ну вот как ты так выглядишь хорошо, а? Что за крем? Или не крем это? Как тебе удается – не понимаю, – вздохнула Светлана Ивановна, с трудом проглотив полблина.

– Ой, да ладно тебе, Свет, – Манечка ловко плеснула чая в чашку, не забрызгав белый халат.

– Но так долго не будет! – предупредила Светлана Ивановна. – Станешь по шестьдесят человек принимать каждый день – сдохнешь, помяни мои слова.

– Не сдохну, Свет! У меня же девять жизней, как у кошки! – весело хохотнула Манечка.

– Ну, ну… Посмотрим, – беззлобно протянула Светлана Ивановна.

А Манечка одним глотком выпила чай и полетела в свой кабинет.