Александр Розов - День Астарты

Пепе Кебо: Кватро, а как начался твой увлекательный роман с математикой?

Кватро Чинкл: По-семейному. Братик Тревор учился в 5-м классе, а я — в 3-м, когда внезапно обнаружилось, что я очень неплохо могу решать его домашние задания по математике и по прикладной механике. Тревор в тот период был фантастическим балбесом. Это сейчас он солидный парень, у него две vahine, шестеро детей и очень неплохой региональный бизнес. «Elvis-y-Chinkl Energetic Facets Fabric», на атолле Пингелап. Детали для химических аппаратов и мини-АЭС. В общем, для меня весь интерес к математике начался с тестов из его учебника. Когда Тревор пошел в 8-й, подготовительный класс перед колледжем, мы спалились. У нас был общий тичер, который догадался, что некоторые тесты делает один человек. Сперва он, конечно, подумал, что Тревор делает тесты за меня, а когда выяснилось, что все наоборот… Короче, тичера зовут Эйраэро Онно. Это он толкнул меня в серьезную математику.

Пепе Кебо: А что такое серьезная, современная математика? Это — наука или это абстрактное искусство, у которого бывают научные приложения?

Кватро Чинкл: Я выскажу свое мнение. Математика для науки это как венчурное подразделение авиастроительной фирмы. Математика создает прототипы научных методов, о которых заранее неизвестно, найдут ли они практическое применение в обозримом будущем. Так венчурный авиа-дизайнер рисует некий концепт флайки. Оригинальный, эстетичный, сверкающий своей новизной, и не задумывается о его конкретном практическом назначении. Этот концепт может оказаться востребован обществом через год, или в более отдаленном будущем, или вообще никогда. Для единичного концепта это заранее не известно, это статистическая величина, и она определяет инженерно-экономический потенциал исследуемого класса венчурного дизайна. Научно-прикладной потенциал математики устроен примерно так же.

Пепе Кебо: А можно на примере?

Кватро Чинкл: Легко. Когда Феликс Хаусдорф в конце XIX века занялся некоторыми обобщениями и парадоксами понятий «предел» и «непрерывность», это выглядело интеллектуальной игрой, заведомо не имеющей отношения к жизненной практике. А сейчас это называется: «общая топология» и широко применяется в компьютерной и биологической инженерии, в структурно-экономическом анализе, в физике высоких энергий, в конструкционной химии, и в расчетной гидро- и аэродинамике.

Пепе Кебо: Математика — это игра, из которой то и дело возникает что-то полезное?

Кватро Чинкл: Объективные экономически значимые результаты. Так точнее. Твое определение применимо не только к математике, но и к любой экспансивной науке.

Пепе Кебо: Экспансивная наука — это наш океанийский аналог того, что на условном западе называют фундаментальной наукой? Идея Камбуза дока Джерри Винсмарта?

Кватро Чинкл: Дело не в западе и востоке. Экспансивная наука по Винсмарту — это фундаментальная наука, абсолютно очищенная от телеологии.

Пепе Кебо: Очищенная от теле-чего?

Кватро Чинкл (смеется): Ты даже слова такого не знаешь. Я сам его узнал только в феврале. Телеология — это главный глюк еврокультуры. Есть аксиома: Вселенная сотворена неким психологически-человекоподобным субъектом. Этот субъект, как принято у людей, изготовил Вселенную со смыслом, для достижения какой-то цели. Следствие: социальная функция фундаментальной науки — это постижение целей божественного творца, а не поставка идей для прикладной науки и для инженерии. Вторичное следствие: фундаментальная наука оплачивается по той же схеме, что и морально-идеологический PR, и должна поставлять результаты, поддерживающие доктрину оффи-религии. Прочие результаты считаются не столь важными. Пример: Премия Темплтона для ученых, пропагандирующих библейскую доктрину, почти в полтора раза больше, чем премия Нобеля для ученых, делающих что-то толковое в области естествознания. Это иллюстрация приоритетов в фундаментальной науке.

Пепе Кебо: Ага! Теперь понятно. Кватро, а ты участвуешь в Камбузе Винсмарта?

Кватро Чинкл: Конечно! Я вписался в тему 8 февраля, в день основания Камбуза.

Пепе Кебо: И чем ты там занимаешься, если это не страшный научный секрет?

Кватро Чинкл: В основном — экспансивной математической экономикой. Это новая область науки, которая исследует наиболее общие свойства систем коллективного производства, потребления, и порождения новых поколений. Частные случаи — это муравейник, пчелиный рой, стая пеликанов, община людей или других обезьян. Все множество возможных экономических систем отображается на абстрактный класс, напоминающий обобщенные уравнения нелинейной химической термодинамики. Подобная модель позволяет строить прогноз изменения структуры той или иной экономики. Это важно: до сих пор экономическая прогностика работала только с изменениями параметров объекта, при условии неизменности его структуры. Она, например, могла прогнозировать развитие экономики некого племени первобытных охотников и собирателей только до момента, когда те изобрели земледелие. Метод прогнозирования предполагал, что ничего принципиально нового в экономической структуре не появляется. С этим связан тотальный крах «прогнозов миллениума», сделанных неплохими, в общем, экономистами в 2000-м году на 10 и 25 лет.

Пепе Кебо: А если я скажу, что ты занимаешься экономическими прогнозами в нашу веселую эпоху технологической сингулярности, то это будет верно, или нет?

Кватро Чинкл: Отчасти верно, но следует подчеркнуть, что модели ЭМ-экономики выходят далеко за пределы того, что мы привыкли называть словом «экономика».

Пепе Кебо: Хэй, Кватро! Ты говоришь загадками.

Кватро Чинкл: ОК. Поясню на примере. Рассмотрим не очень далекое будущее, лет примерно через двести, в довольно вероятном варианте «субсветовой конкисты». Я намеренно пользуюсь популярным термином из научной фантастики. Итак: люди расселились по звездным системам в радиусе сорок световых лет, применяя только технологии движения, которые известны сейчас. Никаких прыжков через дыры в пространстве. Сигналы мы передаем со скоростью света, а летаем медленнее света. Смотрим: что у нас получилась? Сотня быстрорастущих колоний, которые могут обеспечить себя всем необходимым для жизни, но для каждой колонии что-то из материалов окажется в колоссальном избытке, а что-то — в дефиците. Так возникает интерес к межзвездному товарообмену. Но даже самая простая транзакция, когда на запрос сразу отвечают отправкой товара, займет десятки лет. Что делать, Пепе?

Пепе Кебо (чешет в затылке): Фиг знает. По-любому, будут как-то выкручиваться.

Кватро Чинкл: Ответ, по существу, верный. Так вот, ЭМ-экономика, в частности описывает системы с таким запаздыванием, и предлагает рациональные модели построения товарных транзакций и человеческих миграций в таких системах.

Пепе Кебо: Классно! А про это где-нибудь написано?

Кватро Чинкл: Могу предложить мою книжку: «Стратегия межзвездных улиток. Потребительская и трудовая мотивация в экономике без навязчивого голода».

Пепе Кебо: Про улиток понятно. А что значит вторая фраза?

Кватро Чинкл: Вот это самое забавное. Ты не задумывалась о том, что экономика в классических развитых и развивающихся странах построена на голоде. Голод — это основной мотив. В беднейших развивающихся странах это действительно нехватка товаров первой необходимости, включая пищу. А в развитых странах такого голода давным-давно нет, приходится придумывать его суррогат. Чтобы система работала, экономически-активный субъект должен воспринимать потребность, например, в автомобиле нового выпуска, как голод. Он купил автомобиль, но через два года — проголодался. Старый автомобиль уже условно переварен. Надо покупать новый. Индустриальная цивилизация тащит мотив голода из древних рабовладельческих империй. Социалисты прошлого века написали этот мотив в виде лозунга: «Кто не работает — тот не ест». Оффи-социалисты были простые ребята: открыто делали с подданными то, что на условном западе практикуется в завуалированной форме.

Пепе Кебо: А какой мотив у нас в Океании?

Кватро Чинкл: Транспортно-коммуникационный голод. Когда маленькие группы хабитантов разделены расстояниями в сотни миль, потребность в эффективных инструментах дальней коммуникации и в скоростном индивидуальном транспорте оказывается более, чем достаточной, чтобы двигать материальный прогресс.

Пепе Кебо: Тоже голод… Ты думаешь, более симпатичный мотив невозможен?

Кватро Чинкл (улыбается): Вот прочтешь мою книжку — тогда узнаешь.

Пепе Кебо: Ну, ты хитрый! Я тогда тоже буду подкалывать. Скажи, правда, что ты живешь одновременно в дюжине студенческих кампусов, а своим домом тебе лень заниматься? Это мне Лэсси сказала.

Кватро Чинкл: Лэсси — засранка. Я ей надеру уши. Если получится. За 5 лет работы в коммандос, она стала такая здоровая лошадь… Ладно, отвечаю на вопрос. По жизни получилось так, что после окончания колледжа, я прыгал с места на место, нигде не задерживаясь больше, чем на месяц. Какой тут, к селедкам в зубы, дом? Но я твердо обещал маме, что к 30 годам где-то выпаду в осадок, а я парень честный.