Ясутака Цуцуи - Сальмонельщики с планеты Порно

Сарайчик задрожал, издавая громкое гудение, как от работающего мотора, и вагончик пополз круто в гору. Я подумал, что на вершине должна быть лебёдка, которая включалась где-то внизу.

Я всматривался в темноту за окном, чувствуя, как тело всё сильнее вдавливает в сиденье. И вдруг вспомнил заметку, на которую наткнулся в журнале несколько лет назад. Я даже подпрыгнул.

— Есть! Вспомнил!

— Чего? — покосился на меня сидевший рядом бородач.

Я засомневался, стоит ли продолжать, но всё же повернулся к нему и сказал:

— Ведь эту дорогу должны были закрыть четыре года назад. Содержать её слишком дорого — пассажиров совсем мало стало. Правильно?

Бородач не смутился, улыбнувшись в ответ.

— Память у вас что надо! Всё верно, — не спеша, с расстановкой проговорил он.

«Как же так?» — подумал я, а он продолжал:

— Но если бы они её закрыли, нам здесь, в Медвежьем Лесу, пришлось бы туго. И народу из других деревень тоже. Их бы от Медвежьего Леса отрезали, и не только. Чтобы из Кабаньего попасть в Олений, пришлось бы по «Шерстистому Зверю» круголя давать. Четыре часа с гаком. Поэтому мы уговорили продать нам ветку. Чтобы жители Медвежьего Леса сами на ней работали. Видите, мой родственник из Медвежьего Леса — машинист. Но он работает, только если есть кого везти.

— Вот оно что, — вздохнул я.

Мимо беззвучно проскользни ещё один вагончик, съезжавший с горы. Фуникулёр приводился в движение системой противовесов, поэтому промежуточных остановок на склоне не было. В вагончике было темно. Понятно, что он шёл без людей.

— Их уравновешивать надо. Так что другой вагончик водой нагружаем, — пояснил бородач.

Прошло ещё несколько минут.

— Выходит, жители Медвежьего Леса богачи, — обронил я.

Бородач молчал.

— Чтобы такую дорогую ветку купить, много денег нужно, — доказывал я. — А её ещё содержать надо.

Мой попутчик многозначительно улыбнулся.

Так вот оно что! Никто ничего не покупал. Железнодорожная компания подумала, что объект закрыт, а местные жители не иначе как сговорились и продолжают пользоваться вагончиками и электричеством — незаконно, — а заодно и всем другим оборудованием без разрешения компании, владевшей этой дорогой. Вот как обстоит дело. Те, кто работает на станциях «Кабаний Лес» и «Олений Лес», об этом, конечно, знают, но по-родственному закрывают на всё глаза. Деньги на содержание дороги тоже каким-то непонятным образом находятся. Откуда, в самом деле, у бедной горной деревушки деньги, чтобы купить целую железнодорожную линию? Такого просто быть не может.

Чем выше мы поднимались, тем круче становился подъём. Я высунулся в окно и, посмотрев на вершину, увидел большую соломенную постройку. Тросы и рельсы тянулись прямо на первый этаж.

— Вот здесь и живёт Медвежий Лес, — сказал бородач.

Других домов поблизости я не заметил. Можно было предположить, что все жители Медвежьего Леса обитали в этом массивном сооружении.

Вагончик въехал на первый этаж — его словно засосало внутрь — и остановился в помещении с земляным полом, по которому были проложены рельсы. Конечная станция канатной дороги. Справа располагался отсек, где готовили пишу, со сложенной из камня плитой, канистрами с водой, вёдрами и прочими принадлежностями кухни. По левую руку над земляным полом возвышался деревянный настил площадью метров тридцать. Наш вагончик замер на краю этой площадки, образующей что-то вроде платформы. На настиле собрались на поминки десятка три человек. Среди них были старики и дети.

Лебёдка была установлена высоко под потолком. Подняв голову, я увидел два больших приводных колеса, через которые были перекинуты тросы. Колёса крепились на толстых балках, с которых гроздьями свисали летучие мыши. Потолок был таким высоким, что терялся во мраке.

Мужчина лет пятидесяти, с багровым от обилия потребляемого спиртного лицом, поднялся со своего места и через открытую дверь влез в вагончик.

— Быстро же ты, однако, Саскэ, — сказал он.

— Ага! Как записку получил — так сразу и обратно, — ответил бородач и, указывая на меня, пояснил: — Этому господину надо в Четыре Излучины, и я посоветовал ему добираться по основной ветке.

Краснолицый уставился на меня в изумлении:

— Ты что? Ну поедет он сейчас в Олений Лес, и что дальше? Будет там торчать четыре часа до поезда в Четыре Излучины!

— Да знаю я, знаю, — стал оправдываться бородач. — Просто не сообразил. Думал, он на ранний поспеет. Голова дурная!

— Ну, раз вы сюда попали, давайте в нашу компанию, — пригласил краснолицый, — Надо уж выпить, коли такое дело.

— Ну что вы! — затряс головой я, — У вас же поминки. Я только мешать буду.

— Ерунда. Никому вы не помешаете. Вам же надо четыре часа убить. А в Олений Лес мы вас доставим. Прямо к поезду.

К уговорам присоединился бородач. Я не мог не откликнуться на их доброту, вышел из вагончика и устроился с краю на деревянном помосте.

— Кого ты с собой привёз? — поинтересовался старик с белыми бакенбардами, восседавший на почётном месте в голове стола.

«Не иначе, староста деревни», — подумал я.

— Этот господин направляется в Четыре Излучины, и я посоветовал ему добираться по главной ветке, — объяснил бородач.

— Правильно, — с улыбкой кивнул старик.

Вместе с бородачом мы подошли к гробу, покрытому белой тканью. Как и он, я зажёг поминальные ароматические палочки и вернулся на своё место.

— Эй, женщины! Гость выпивки заждался! — громко крикнул краснолицый.

Его зычный голос разбудил девушку лет семнадцати-восемнадцати, прикорнувшую в углу вместе с кучкой ребятишек. Она вскочила, приняла сидячее положение и, протерев глаза, ошарашенно посмотрела на меня. Девушка была белолица и безукоризненно красива.

— Мы люди простые; предложить нам особо нечего, — обратилась ко мне средних лет женщина, очень похожая на девушку.

Поставив передо мной тарелку с варёными овощами, она налила мне чего-то крепкого из маленькой глиняной бутылки.

— Благодарю, — сказал я, делая глоток.

Напиток был густой, почти несладкий и очень вкусный.

— Скажите, а кто умер? — спросил я женщину.

— Мой дядя.

— Дядя? Ой! Извините, пожалуйста.

Похоже, люди в этой деревне жили долго. Кроме старосты ещё кое-кому из присутствующих давно перевалило за семьдесят — четверым мужчинам и семи женщинам. У всех мужчин были густые бороды и большие, широко раскрытые глаза, а женщины в своё время наверняка считались красавицами.

Мужчины громко переговаривались между собой на разные темы. Было видно, что возвращение бородача расшевелило компанию. Даже дети стали просыпаться. Красивая девушка, которая спала с ними, вместе с другими женщинами подавала теперь еду и выпивку. Все звали её Оцуки.[4] Были ещё три девушки, примерно её одногодки, все очень хорошенькие. Но ни одна не могла сравниться с Оцуки.

Краснолицый, похоже, отличался особым пристрастием к выпивке, часто вставал и подливал мне. По закону вежливости я наполнял его чашку, он её выпивал и снова протягивал мне.

— Что же вы не пьёте? Не нравится?

— Ну что вы! Напиток просто замечательный.

— Вот именно! Местная марка. Называется «Утренняя обезьяна».

Прошёл час, другой. Голоса вокруг звучали всё громче. Я выпил уже три бутылочки «Утренней обезьяны» и порядочно захмелел.

— Ну, давай ещё! — предложил краснолицый, подходя, чтобы в очередной раз наполнить мою чашку.

— Извините, меня что-то развезло, — сказал я, — Если мне ещё, я под стол свалюсь. И дальше уже никуда не поеду. Можно стакан воды?

Краснолицый обернулся.

— Эй, принесите гостю чего-нибудь холодненького!

— Сейчас!

Пробегавшая мимо Оцуки спрыгнула на земляной пол и, перескочив через рельсы фуникулёра, бросилась на кухню. Достала из большого холодильника бутылку кока-колы и принесла мне.

— Ты уедешь отсюда, когда выйдешь замуж? — спросил я, сделав глоток.

Оцуки смотрела на меня без малейшего смущения, с каким-то безразличием.

— Наверное. Хотя здесь большинство девушек выходят за парней из Кабаньего или Оленьего Леса. Иногда парни из других деревень сюда переселяются, а бывает, здесь, в Медвежьем Лесу, друг на друге женятся.

Её позвали, она отошла от меня, чтобы налить кому-то спиртного. Все другие женщины были в короткополых кимоно, и лишь Оцуки в джинсах и свитере.

Ночь тянулась медленно, работы у женщин стало меньше, и они начали по очереди уединяться с детьми в углу помоста, чтобы вздремнуть. Две девушки заснули, выглянув ноги в мою сторону. Всякий раз, как они ворочались во сне, моему взору открывались молочной белизны ляжки. Я не знал, куда спрятать глаза.

Мужчины принялись в такт бить в ладоши.

— Ну? Кто петь будет? — обратился с призывом сияющий староста.