журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Да и есть ли еще такие старушки...

или только репродукция, как современное вдруг — празднование Пасхи и „проводов зимы";

приоткрывающиеся редко, сундуки сохранили свой мифический образ преисподни, — извлечение вещей, как бы уже не нужных, из его тайных глубин — рождение радости, нови...

Я прошу ее надеть сарафан.

Никогда не забуду ее какого-то легкого, чуть бликом, смущения, в лице, в тоненьких серых косичках, которые она неизменно пропускала на грудь, в распрямлении ее сломанного на одну ногу тела, — я потом прочитала, какие у нее были глаза: — уродливой девушки, которую пришли смотреть, и она поверила, — вдруг понравится, ее целомудрие смущено смотром, но она почти счастлива надеждой, она освободилась от своей уродливости, забыла ее...

Я так не знала тогда, я видела Чудо, я бросалась к ней на шею, целовала ее и плакала.

Потом на этом сундуке, на полосатом коврике она мне раскладывает судьбу на картах, или мы играем в „Акулину" и в „Пьяницу", или просто сидим рядышком и смотрим на огонь в растворенную дверцу печки.

С Марией Федоровной у нас чудеса и тайны.

Мои щедрые сны живут реально и законно; на небе, как и положено, живет Бог; в темноте водятся черти; мои несложные домашние обязанности по ночам исполняют добрые карлики; и фея утром на подушку приносит первые одуванчики, а иногда и оладушек положит прямо на щеку;...

Во дворе у нас заколоченный деревянный дом, в котором никто не живет. Проходя мимо него, мы с Марией Федоровной, затаив дыхание, даже взявшись за руки, смотрим в щелочки.

Там скрещиваются пыльные лучи, будто фокусируя внимания на чем-то. Чего нет. Там настолько ничего нет, что понять это невозможно.

Мы придумываем друг другу про этот дом самые страшные истории: там могли бы жить привидения, играть по ночам в кости;

там могли бы крысы мучить пленную прекрасную принцессу, и тогда в стенах раздавался бы жуткий стон;

мы ждем от дома хоть каких-нибудь проявлений,

но ничего нет.

(однажды ночью дом сгорел)

Мы ездим с Марией Федоровной на огороды. Это за городом у реки.

Мы поливаем лук и морковку. Огурцы растут на высоких навозных подушках. Потом спускаемся к реке. Я смотрю, как Мария Федоровна умывается прямо из речки, ее загорелые (подгорелые) морщины блестят мокрые и обсыхают, она снимает платок сполоснуть, и мы сначала ловим им пескарей, как бреднем, разглядываем их и выпускаем, но в воде, в движении, рыбок интереснее смотреть. А потом хорошо шлепать „мокрым босиком" по желтой береговой лапчатке.

Садимся перекусить, пьем квас прямо из бутылки, зеленые луковые перья макаем в соль, грызем нечищенную, только обмытую морковку, а горох сначала выщелкиваем из стручков, потом жуем и сами сочные шкурки...

Мы немножко затягиваем, готовимся...

сейчас отправимся домой, и снова будет „это "...

мы насыщаемся запахом реки, илистым, тальниковым, рыбным, и красный заветренный запах заката...

Пора.

К автобусу нужно пройти через поле.

Это у нас называется, — „убегать через рожь, от русалок". Переглядываемся, — тянуть уже больше нельзя.

И вот мы мчимся сквозь, потеряв друг друга, а колосья цепляются, хватают за одежду, за ноги, за волосы, а стебли соломенно скользко и холодно льются-струятся вдоль спины, выскакиваем на зеленую полосу травы, падаем отдышаться, шальной взгляд и стукоток в висках: „еще немножко, и могло бы быть!..." —

рожь смыкается за нами в желтую ровную линию горизонта, и реки не видно внизу...

Я люблю ходить вместе с Марией Федоровной. Мы не прямо идем к цели, но „куда глаза глядят", останавливаемся в любой точке пути: нарвать рябины или ранеток, подобрать что-нибудь с земли, просто сесть на обочину отдохнуть, разговориться с кем-нибудь, заглянуть, куда интересно, и т.д.

Мыв готовности, — „Вдруг!"

Взрослые устают от слишком целенаправленных действий, — уж если они куда-то идут или что-то несут, им нужно „сначала дойти", а уж потом,... а потом ничего не случается.

С Марией Федоровной мы видим вещи одновременно.

Она их видит словно просто знает вслух, — не дольше и не короче, и в простоте имени своего предметы обретают для меня фантастическую игру

(теперь скажу: конкретности и абстрактности)

цвета и запаха, и смысла, и значения, и яркой своей бесполезности, и удивительных возможностей,...

Мария Федоровна, словно фея, когда от одного касания волшебного слова тыква может превратиться в карету, мыши — в лошадей,...

а кусок талой земли с лужей и опрокинутыми в нее облаками, с мокрыми воробьями, камешками, грязными щепками...

— в целый Прекрасный мир.

Часто Мария Федоровна присказывает:

„Спроси у ветра совета, не будет ли ответа";

„Шелкова трава заплетает след, — знать, моего милого в живых нет";

“Вот где беда-то, —: слез много, а плакать не о чем"

„Все мне можно, да одного нельзя, — нельзя на небо залезть да на колени к себе сесть".

......

Она знает многие стихи Пушкина.

Читать она не умеет и помнит стихи, которые ей читали гимназисты-хозяева. Мне кажется, что ей читал стихи сам Пушкин. Она так и говорит “Александр

Сергеич“, словно знала его, с такой любовью, что мне не приходит в голову ее переспросить.

Мария Федоровна — как бы няня. Которая нам всем после Пушкина нужна. Несколько лет позже Мария Федоровна захотела уйти в инвалидный дом. Я сердилась и плакала, что мама ее отпускает, но уже тогда понимала, что удерживать было нельзя. Ее конец неизмерим, как и начало.

Ее последнее письмо ко мне, написанное чужой рукой, и только несколько крупных букв, которым я ее научила —

„тебе мой скучливый привет",

пришло уже после ее смерти.

И странно, у меня не осталось сознания, что ее нет в живых.

Если бабушка — „действительное лицо моей литературной жизни “, и любовь к ней напряжена грядущей смертью, в которой мне будет дано узнать реальность... „Продолжение меня"... — она предвосхитила мою зрелость... Как прорыв из детства...

Мария Федоровна — сама жизнь, обыкновенная, даже „типичная старушка" — вечна. Няня. Подружка.

Любовью своей она соединила сказочную древность с моим детством, щедро одарила меня очарованием фантастики и простоты. И воспоминания о ней всегда возвращают меня в детство.

А еще позже я узнала, что у Марии Федоровны когда-то было много детей и последнего она отдала в богатый дом. Дети ее рано померли от какой-то болезни все, а того последнего она не смела видеть.

/

*