Степь и Империя. Книга V. Юг Мира - Балтийский Отшельник

Но пока Шем и Гарм сражались между собой и истощали свои силы, Султанат напал сразу на оба царства и взял их в полон, истощенных взаимной войной. И знамя Султана взвилось над Шемом и Гармом и стал Султан судить и править на этих землях.

Не нашли мы ничего лучше, чем явиться к Султану и предложить ему свою службу. Но в сильный гнев пришел Султан и назвал нас распутницами, а принцессу Гармсиль шлюхой и любительницей черных рабов. В тот же миг кликнул он стражу и не успела я моргнуть глазом, как вся сотня храбрых воительниц принцессы лежала на полу в рабских путах и с мешками на голове. Беспомощней овец оказались мы, наряженные и надушенные, против личной стражи Султана.

И недолго пришлось нам гадать о своей судьбе. Как стреноженный скот погрузили нас на скрипучую арбу и привезли в некое место. Вповалку лежали мы друг на друге, не в силах пошевелиться, и рыдали злыми слезами беспомощности и унижения.

А потом стали слышны крики подруг моих, и я узнавала их голоса, и обмирала от неизвестности.

Но вскоре пришел и мой черед познать свой удел.

С ног моих сняли изящные туфельки и впервые в жизни я пошла босиком по острым камням, вздрагивая всем телом, поднялась по ступеням, колющим нежные ножки острыми иглами.

И когда сдернули с моей головы мешок, я ослепла от яркого освета, а когда открылись глаза мои - я обнаружила себя стоящей на рабском помосте.

И тут меня бросили на колени, а над склоненной головой моей преломили зеленую ветвь, и вытряхнули из одежды быстрее, чем семечку из щелухи. Два дюжих служителя помоста растянули руки мои в стороны, выставив на обозрение, а чьи-то ловкие пальце обирали с тела моего драгоценности и украшения, как спелые ягоды с куста.

Я стояла нагая перед сотнями глаз и умирала от позора, пока глашатай выкрикивал султанский фирман о клеймении пленной воительницы, и не слышала слов, и думала, что страшнее ничего не может быть на свете.

Но унижение было лишь первым шагом на пути рабыни.

Ждали меня еще и плеть, и выворачивающая наизнанку горечь рабского отвара, и ужас клеймения каленым железом

При виде плети ноги все кости мои размягчились, я пала ниц и униженно взмолилась о пощаде, забыв обо всякой гордости.

Но никто не собирался меня щадить на рабском помосте и первый же удар выбил из меня остатки гордыни. Я подумала, что в теле моем переломаны все кости. И думать забыв о позоре, я завизжала, как свинья, но ждали меня еще два удара, ибо обычному рабу положена одна плеть, а державшему оружие – три. После третьего удара я была готова на все, лишь бы это прекратилось прямо сейчас.

И когда пришла пора, я послушно облобызала плеть и прилежно облизала ее языком, чтобы угодить моим мучителям. Двумя руками приняла чашу с горьким рабским отваром, и покорно испила эту горечь до дна, разбавляя горючими слезами. Сама вложила шею в ошейник и на колени встала пред наковальней.

Потом бросили меня на скамью для клеймения, еще влажную от предыдущей рабыни.

И не успела я удивиться, как раскаленное клеймо впилось мне в бедро, и я поняла, откуда эта влага под моим животом, и закричала криком, как в последний миг моей жизни.

Ибо впечатавшееся в кожу клеймо и означало конец моей жизни.

А потом клеймо легло на мое плечо, и я вновь кричала от ужаса и боли. Но крик мой прервался, когда раскаленная игла проткнула мой нос, и перед глазами мелькнул молот, расплющив медное кольцо. От звона молота я будто оглохла и обмерла, но тут служители помоста просто швырнули меня в подставленные руки солдат.

Ужас и паника захлестнули меня с головой, я извивалась в их руках и о чем-то молила, но они лишь хохотали и тащили меня к своим палаткам. Я рыдала и готовилась к мучительной смерти.

Но я не умерла ни тогда, ни потом, лишь изведала, что бездна унижения бездонна.

В тот день и в ту ночь множество мужчин воспользовались моим телом разными способами и ни один не спросил позволения. Я узнала, как покорно открывается рот, если потянуть за кольцо в носу. Я рыдала и ждала смерти, как избавления.

Но очень скоро в боли и унижении ко мне пришел мой первый рабский восторг и ошеломил меня своей силой и унес из мира. И еще один. И еще. Так я стала рабыней, находящей радость в своем унижении и покорности.

Так я превратилось в то, что продают и покупают.

А утром всех нас, наперсниц принцессы, привели к ее эшафоту.

Мы стояли на истертых коленях в придорожной пыли, нагие и простоволосые, и на спинах наших алели следы плети, а на лицах и телах засыхали унизительные следы насилия и поругания. Но многие, многие из нас в ту ночь нашли в себе рабыню, и от того не могли поднять глаз на прежних подружек.

И когда мимо нас к месту своего наказания прошла принцесса Гармсиль, мало кто захотел выразить ей свою любовь и обожание, мало кто осмелился даже поднять к ней лицо, обильно покрытое доказательствами свершившегося рабского служения. Ибо мы уже пережили ужас падения, на телах наших саднило свежее клеймо и уже понимали мы свершившееся, и винили в том лишь принцессу, которая соблазнила нас и привела на чужбину, предала и бросила. И даже лучшим из нас не приходило в голову винить себя - потому как брала с нас принцесса клятвы преданной службы и мы вверили ей себя, как правителю и вождю.

Когда подвергали принцессу позору, не сочувствовали мы ей - ибо еще вчера каждая из нас была опозорена на этом же самом помосте.

Когда плеть выбивала из принцессы недостойные жалкие мольбы, мы вспоминали себя под плетью.

И жесткие сердца не забились в сочувствии, когда каленое железо заставило принцессу визжать, забыв о царском достоинстве.

Все мы, "сто красавиц принцессы Гармсиль", все, повторявшие за ней "нет мне охоты до мужчин", уже изведали вкус и боль унижения, и находили лишь справедливым, что принцесса разделит страдания каждой из нас.

Ибо то, что принцесса Гармсиль почитала своей силой, было лишь снисхождением отца к капризам любимой дочери. Но возгордилась принцесса, презрела обычай, вознеслась над рассудком, и тщеславие привело ее к величайшему