Король утра, королева дня - Йен Макдональд

своим образом ада, и он запечатлелся в ваших грезах и страхах, став реальностью.

– Господи…

– В каком-то смысле да. В конце концов, это же Мигмус.

Он смотрит вниз – во всем его теле только глазные яблоки и губы способны двигаться. Между его ступнями – черная дыра.

– Что это?

– Выход.

– Куда?

– Я не знаю. Наружу.

– Зачем мне туда идти?

– Потому что вам надо уйти отсюда.

– А если я хочу остаться здесь?

– Вы ничего тут не найдете, кроме бесконечного повторения уже увиденного. Если останетесь, будете в точности как я. Мы оба окажемся в западне там, где ничего не меняется.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Нет. У вас он есть. Это у меня нет выбора.

– Я должна туда прыгнуть?

– А у вас есть другие идеи?

Через мгновение мистер Антробус, прикованный к зубу, становится единственной броской деталью посреди бесконечности из плоти и костей.

Она падает всего несколько метров в удушливой темноте, прежде чем вертикальный туннель закладывает вираж. Это одновременно волнует и пугает, словно поездка на «американских горках» в абсолютной темноте, когда ты не знаешь, в какой момент случится очередной нырок, и станет ли он концом поездки или началом окончательного низвержения в погибель; держаться не за что, ничего не чувствуешь и не видишь, никакой опоры нет: тысячекилометровое адреналиновое свободное падение.

Не было ли похожей сцены в «Докторе Ноу» [193]? Такая мысль кажется ей неуместной в момент скольжения внутри заполняющего всю вселенную тела врага. В подобной ситуации любая мысль неуместна. Темнота светлеет, приобретая телесный оттенок красного. Стенки пищевода становятся прозрачными. Спуск теперь не такой стремительный – она успевает заметить провалы и повороты и подготовиться к ним. Неужели в итоге она с воплем и плеском окажется в Поджелудочном море? За желатиновыми стенами проносятся артерии, трепещущие, хлопающие клапанами желудочки сердца; ионно-голубые молнии ветвятся вдоль нейронов и перепрыгивают синаптический зазор с рокотом грома; альвеолы размером с маленькие дирижабли то набухают, то сжимаются; внутри в невесомости парят все грезы и символы темной ночи души, [194] застывшие, мертвые, в ожидании жизнетворного дыхания, которое их пробудит.

Болезнь? Безумие Антагониста или ее собственное? Здесь ничему нельзя доверять, в особенности самой себе.

Внезапно труба обрывается, и Энья сопровождает прибытие в пункт назначения визгом.

Ребенок…

Но посадка мягкая, на податливые складки с ворсинками, похожими на пальцы. Она торопливо вскакивает – поглаживание гибких пальчиков заставляет чувствовать себя изнасилованной. Куда ее занесло? Небольшая круглая камера, из которой есть выходы. Стены напоминают плотно прилегающие стволы деревьев, вылепленные из красного мяса, потолок – решетку из переплетенных ветвей плоти, с которых свисают желтые светящиеся мешочки, похожие на непристойные фрукты. Прямо над Эньей – портал, через который она проскользнула в это потустороннее место.

Комната тридцати двух дверей.[195]

Выбирай. Выбирай любую.

И она понимает, что это потустороннее место – центр лабиринта. Лабиринта из лиц. Когда Энья входит в узкий коридор с высоким потолком, осторожно ступая по прозрачному стеклянному полу, тот вспыхивает у нее под ногами. Через прозрачную, твердую поверхность она видит лица: глаза закрыты, губы шевелятся, как будто разговаривают во сне.

Лабиринт.

Она всегда хотела посетить лабиринт, подобный Хэмптон-Кортскому, о котором ей рассказывала бабушка, – там еще мужчина во фланелевых брюках, блейзере и соломенной шляпе сидел на вершине стремянки и выкрикивал указания через мегафон.

– Не сейчас, – говорит Энья вслух, и при звуке ее голоса спящие лица открывают глаза в удивлении и ужасе.

Она может оказаться здесь в ловушке. Совсем как фагус мистера Антробуса. Она уже не уверена, что сможет вернуться в центр.

Лабиринт. Из лиц. Бабушка.

Это фарфоровый лабиринт из Каменных садов, тот самый, что расчерчен осколками разбитой керамики, кусочками лиц коронованных особ Европы. И в том лабиринте имеющий дар мог увидеть ветер. Она призывает это воспоминание, воображает себя маленькой девочкой, стоящей в центре круговорота осколков и пытающейся разглядеть ветер.

Мягкое, как молитва, прикосновение к правой щеке. Как будто ветер вздохнул.

Она сворачивает в первый же проход направо. Колышутся волоски на затылке, подтверждая и направляя: вперед, и нечто незримое касается щеки, то левой, то правой.

К каждому лабиринту есть свой ключ.

За лабиринтом – свод, такой высокий, что она с трудом различает ребра, поддерживающие купол. В огромном зале полным-полно колонн – верхушки одних теряются в дымке, собравшейся под куполом, другие заканчиваются на уровне талии Эньи, – расположенных столь тесно, что сквозь них не видно стен. Колонны сделаны из темных, черных, блестящих костей, сплетенных и сплавленных таким образом, что в них можно рассмотреть лица, ребра, искривленные конечности. Оссуарий из стекла; костяные тотемные столбы. Поверхность у нее под ногами покрыта морщинами и порами, как человеческая кожа. Пробираясь между башнями большими и малыми, высокими и низкими, она замечает крошечных существ, которые суетятся вокруг ее бальных туфелек. Из любопытства она опускается на колени: тварюшки с воплями и свистом кидаются врассыпную. Они не длиннее большого пальца, наполовину пикси, наполовину автомобили; кентавры внутреннего сгорания с человеческими головами, руками и торсами, приваренными к корпусам игрушечных машинок. Они газуют и с рычанием двигателей вырываются из ее рук, но одного она все же хватает и подносит к лицу. Колесики визжат и вертятся. Она вскрикивает и бросает существо.

Человеческая голова кентавра Генри Форда ее укусила!

Он лежит на боку, вертит и вертит колесами, пытается руками поднять себя обратно на колесную базу.

Хотя Энья ступает осторожно, а автокентавры демонстрируют чудеса скорости и маневренности, она невольно давит нескольких своими грязными бальными туфельками.

Вдалеке между гладкими черными башнями мелькает что-то белое.

И опять: ближе. Смотри. Где? Там? Нет. Где? Вон там!

Вот это да: белое платье, похожее на винтажный свадебный наряд. Парит в метре или около того над поверхностью «кожи».

И в четвертый раз: пока что ближе всего. Задержалось, чтобы Энья точно его увидела, и исчезло из виду за лесом из костяных тотемных столбов.

Позабыв про автокентавров, Энья бежит за белым платьем. Оно уводит ее прочь от скопления башенок. Ведет через место, где из насыпей и гребней, похожих на красные десны, выпучиваются глазные яблоки и следят за гостьей; одни маленькие и голубые, как у моллюсков, другие диаметром в несколько метров, с радужкой в виде креста, треугольника или трех параллельных щелей. Платье ведет ее через рощу деревьев, ветви которых заканчиваются крошечными, вертлявыми гомункулами. Оно ведет ее через место, где слоны с растущими из спины солнечными часами медленно движутся по ковру с узором в виде шахматной