Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

немного основательности, нарастить соединительную ткань между некоторыми сценами. Там-сям фрагменты и, возможно, сделать подлиннее концовку. Хотя нет, «сделать подлиннее» тут не подходит. Как насчет небольшой ложки дегтя? Например, наложения большего количества текстур? Посмотрим, что я буду чувствовать, когда доберусь до финала. Я ничего не сокращаю, в том числе то, что обычно остается вне сценария. Я солидарна с Валентиной и Клео: актерам этого фильма тоже важно открыть для себя темные уголки сюжета. Думаю, именно в этом иногда и заключается жизнь истории. Режиссеру трудно такое признавать.

Я выражаю согласие и даже не вру.

– Я удивлен, что ваше мнение разделяют финансисты.

– Позвали канадского режиссера, а самим нужен только грант.

Я склоняю голову. Ошеломленный, завороженный, сбитый с толку.

– Простите, я всю неделю перешучивалась так с Кейт. Изначально продюсеры были заинтригованы, скажем так, моим послужным списком в получении грантов в Канаде. Но, как оказалось, студия оплачивает все счета. Они убеждены, что фэндом «Фильма ужасов» покажет себя с лучшей стороны.

– А вы что думаете?

– Мне удалось убедить студию, что фанаты объявятся, но только если мы максимально приблизимся к фильму, который они никогда не видели. Я настояла на использовании оригинального сценария. Как уже сказала, все изменения будут косметическими.

– Интересно и поразительно, честно говоря. Я думал, если фильм когда-нибудь снимут, нужно будет сгладить все неровности и острые углы, а в титрах будут яркое солнце и сияющие глаза.

– Я бы так не сняла.

– Ну это вы сейчас так говорите. Подождем пробных показов, ладно?

– Обсудим, когда придет время.

– Позвольте сыграть адвоката дьявола. – Я поднимаю руки, как бы говоря, что в рукавах ничего не припрятал, у меня и рукавов-то нет. – Вы беспокоитесь, что может получиться как у Гаса Ван Сента в его покадровом, посценном ремейке «Психо»?

– Не совсем. Если бы люди могли увидеть тот фильм, который сняли вы, я бы подошла к перезагрузке по-другому – и не факт, что вообще взялась бы за нее.

– Момент повторить невозможно, особенно потерянный. Правда?

– Речь не идет о воспроизведении конкретного момента. Фильм – любой, даже провальный – это разговор со зрителем, который сам выбирает, куда погрузиться. Этот фильм расскажет правду об эмоциях, которую можно передать только языком кино и ужасов. Если мы все сделаем правильно, фильм и сейчас заговорит с нами так, как это было бы тридцать лет назад. И как это будет через тридцать лет, если кто-то из нас все еще останется здесь, проецируя кино на стены разрушенных зданий.

Пока Марли разглагольствует, я наклоняюсь к ней, становясь таким же серьезным. Ставлю локти на стол и подпираю кулаками подбородок. Она несет претенциозный бред, и мне это нравится. Хочется поверить. Претенциозно – не значит лживо. Я откидываюсь на спинку стула.

– Слишком замысловато для слэшера.

Марли делает глоток воды.

– Продюсер Джордж сказал то же самое.

– Черт, забудьте, что я сказал. Беру свои слова обратно!

– Да уж, лучше возьмите. – Она смеется и теперь сама склоняется ко мне, прижимает ладони к стеклянной столешнице, растопыривает и разминает пальцы, похожие на паучьи лапки. – Если не возражаете, я спрошу. Вам тяжело? Так и должно быть.

Я мог сумничать и притвориться, что не понимаю, о чем это она. Но Марли этого не заслуживает. По крайней мере, пока.

– Не так тяжело, как раньше.

– Вы так думаете. Но что будет, когда вы окажетесь на съемочной площадке?

– Сейчас все это – абстрактная болтовня. Я не знаю, что ответить, пока не окажусь там.

– Если быть до конца честной… – Она делает паузу и ухмыляется.

– Началось.

– Я восхищаюсь и «Фильмом ужасов», и Валентиной Рохас, но мне трудно привыкнуть к работе с вами.

– Понимаю. Правда. Хотя именно вы пригласили меня к себе. Позвольте уж теперь зайти в дом.

– В мой дом вы не заходили.

– Образно говоря.

– Само собой.

– Не знаю, что сказать. Мне тоже трудно с собой работать.

Марли замолкает. Медленно принимает позу сидя, отлипнув наконец от стола. Выглядит практически царственно. Не знаю, что там у нее в голове… Хотя, может, и знаю. Думает, что я ужасный человек и общение со мной может ее запятнать, но создание фильма того стоит. Этот бартер, этот обмен ужасами необходим, чтобы фильм был таким, каким Марли хочет его видеть.

– Когда начнутся съемки, – добавляю я, – обещаю не нависать над вами, ежедневно все комментируя. Как часто я буду появляться на съемочной площадке, зависит от вас.

– Частью моего предложения к студии, – говорит она, – и, скорее всего, они поэтому и согласились в конечном итоге – было ваше участие в съемках.

– Что?!

Мозг взрывается. Тридцати лет как не бывало. Я снова за тем столиком в Провиденсе с Валентиной и Клео, и они снова просят меня стать Глистом. Я не могу сказать нет, не смею отказываться, выбора нет, выбор – это иллюзия. Я так и не встал из-за этого столика, и все, что произошло с тех пор, было сном, который до сих пор не закончился. И самая ужасная мысль: возможно, этот сон не закончится никогда.

– Простите, что обрушила это на вас так, – говорит Марли, – но я хотела рассказать об этом лично, прежде чем мы отдадим контроль продюсерам и менеджерам.

Я моргаю, ерзаю, провожу рукой по волосам и ерошу свою жесткую бороду.

– Ух. Хорошо. Да. Думаю, я понял. Я буду играть отца Карсона, верно? Не уверен, что голос достаточно грубый. Как вы знаете, в первый раз у меня не очень получилось.

– Нет. Вы повторно сыграете свою роль. Хотя бы отчасти.

ИНТ. КЛАСС – ПРОДОЛЖЕНИЕ

Глист вертит головой в маске во все стороны, дергается, как пойманный в ловушку жук, как богомол, свернувшись на стуле калачиком. Мы слышим, как он часто дышит.

Карсон и Валентина приседают перед ним. Они расшнуровывают его кроссовки, снимают их и носки. Затем встают, берут его за руку и осторожно помогают встать из-за парты.

Глист встает, но не в полный рост. Он согнулся в три погибели, но, похоже, готов бежать.

Клео достает из БУМАЖНОГО ПАКЕТА ножницы и протягивает их Карсону.

Карсон медленно берет нижнюю кромку рубашки Глиста и просовывает ткань между раскрытыми лезвиями ножниц, напоминающими клюв. Он делает надрезы, прорезая ткань вверх, до груди Глиста и дальше к шее.

Карсон режет, Валентина срывает рубашку, но непослушный воротник остается, не поддается ножницам.

Глист задирает голову к потолку, подставляя горло и нижние края МАСКИ.

Нижнее лезвие ножниц тупым концом прижимается к тонкой детской шее.

Руки Карсона сжимаются, трясутся от напряжения. Он