Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

— Ничего себе — не бороться! — возмутилась пара. — Было невероятно трудно обзавестись деньгами. Вы заметили, какие у нас люди? Замкнутые, независимые. Они стараются обслуживать себя полностью и до работы никого не допускают. Вас мы пустили, потому что вы платите наличными. А другие норовят подсунуть всякую натуру, которой у нас самих излишек.

— Так продавайте.

— Мы бы рады — не покупают. Вы же видите, здесь всего у всех вдоволь. Хотя были времена, когда ничего не возделывалось и люди полностью зависели от леса. А в лесу даже бананов порой на всех не хватало.

— Ну если бананов… — протянула я. — А у вас был забор?

— И сейчас есть. Сквозь глицинию перекладины еще просматриваются.

— Я не ваш имею в виду. Городской, куда сходятся те, у которых нет дома.

— Нет дома?! Разве такое возможно? Участок ведь у каждого есть.

— Но участок и жилище — это совершенно разные вещи, хотя и называются одним словом «дом». Настолько разные, что человек за неимением второго может отказаться и от первого. У нас такое не раз бывало.

Я чувствовала, им не понять и половины того, что я пережила. Постоянное пребывание в тепличных условиях, видимо, отбило всякую способность к воображению. Но я не хочу лишиться его.

— Уезжаете? Вы же собирались переждать зиму.

Если я отодвину еще одну зиму, она, пожалуй, наступит в моем сердце. Я этого не говорю, но я уезжаю. В другие края… В другую обитель….

К декабрю я добралась до океана и долго сидела на его берегу в замшелой от сырости гостинице с окнами, выходящими в бескрайнюю бездну. А потом переправилась через него на большом пароходе, жизнь на борту которого напоминала вяло перетекающее из края в край пространство в равнодушном потоке времени. Ощущение движения создавалось лишь за счет людей, снующих по палубам. Только спустя месяц этот стальной муравейник прибыл к месту назначения, и всех поселенцев вместе со мной с него как волной смыло.

Новый мир принял меня сдержанно, не давая никаких обещаний и надежд. Он оказался и похожим, и одновременно не похожим на прежние континенты. Общность я разглядела быстро, она во всем — в людях, в постройках, в заботах и привязанностях. А вот чужестранность невозможно было объяснить сразу и окончательно. Требовался полный анализ. Так я снова начала писать. Возобновила творчество, основанное теперь не на выдумках, а на самых реальных событиях моего прошлого. Я подумала, новым людям будет интересно узнать об истинном положении вещей. О настоящих страданиях, лишениях и маленьких, но зато весьма ощутимых радостях.

И люди радовались вместе со мной, хотя многие не верили, что так бывает. Моя жизнь воспринималась здесь как фантазии, и мне стоило немалого труда убедить читателей в своей правоте. Убедившись, они не только поверили, но и приняли все события за свои собственные. Они приходили на пресс-конференции посмотреть, кто так ловко влез в их дома и выведал подробности их жизней столь интимного свойства. Снова и снова они задавали вопросы.

— Как вы начинали?

— Писать?

— Нет, жить.

— Как все. С бараков, миски помоев, с неподъемной лопаты на неотесанном древке, с ржавого гвоздя в дорожной пыли.

— А что было раньше?

— Был дом — один квадратный метр земли и изматывающая дорога до него.

— Это мы все знаем. Что было до дороги? Изначально, до того, как вы ступили на нее?

— Я же говорю — всё, как у всех. Вы разве не помните?

— Нет.

— Потому что ничего и не было. Пустота, если хотите. Мы находились словно в невесомости и не могли идентифицировать себя, отделить от черноты, не могли поймать ни одной мысли, чтобы запихнуть себе в голову. Меня вытащили оттуда и кинули на дорогу. Это все, что я помню.

— Кто вытащил?

— Какая-то сила. Сила притяжения, наверное.

— Куда же мы сейчас все движемся?

— Если бы знать! Тогда можно было бы заранее обустроить то место.

Мне нравилось общаться с людьми через стол. Творческие встречи, интервью, литературные чтения. Меня отделяло от непосвященных меблированное пространство, в котором мои слова приобретали еще бóльшую весомость. Они словно замирали в воздухе, и каждый мог сосредоточиться на них и усвоить. Так я отдалялась все дальше от общества, от его норм и порядков. Я устанавливала свои правила, а потому стала невероятно популярной. Солнце моей славы взошло здесь и быстро достигло зенита. Его сияние озаряло мне путь к любому уголку земли, и я показывала всем, как легко сделать шаг и перейти тонкую грань между жильцом прошлого и жильцом будущего. Я пишу о том, как жила в скрученном состоянии, постепенно расправляясь, как начала отходить от дома все дальше и дальше, пока не отошла окончательно. И остановилась.

В этот момент, когда я не знала, куда ступать дальше, случилась одна необычайная встреча. Впрочем, она могла показаться необыкновенной только здесь. После очередного интервью в конференц-холле ко мне подошел человек. Я заметила его еще раньше, стоящего возле колонны и терпеливо дожидающегося, пока отшумит вокруг меня и схлынет толпа случайных поклонников. Он подошел и назвал меня по имени. Но не по тому, которое все знали — везде я называлась Маргаритой Уютовой, а по настоящему, которое осталось дома.

— Я давно хотел заговорить с вами.

— Да, я видела, что вы долго стояли у колонны.

— Намного раньше. Когда вы сидели у забора с тарелкой похлебки в простом выцветшем платье и когда доставали из канавы землю за пятьдесят копеек. Я тоже был в той канаве.

— Так вы оттуда?! — или это еще один ненормальный, превративший мою писанину в свою жизнь? Но чем-то теплым и домашним веяло от этого человека. К тому же имя… — Почему же вы так долго не подходили?

— Сначала я не решался. Думал, зачем я вам нужен — такой же бедный и голодный? Потом была зима, а к весне дела мои выправились. Получил работу строил дом, появилось много хлопот, да и вас я встречал все реже и все больше не одну. Когда я окончательно встал на ноги, то почти забыл прежние чувства. А вскоре и вовсе уехал — подвернулась одна перспектива. А теперь, видя вас здесь, я вдруг осознал, что ко мне вернулось прошлое. У меня такое ощущение… не сочтите меня нахалом, но мне кажется, будто вы приехали за мной.

Удивительно, но те же слова сейчас могла сказать и я. Он стоял передо мной — такой счастливый и несчастный одновременно, а я видела вместо одного человека сразу двоих, которые все равно были лучше.