Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

64

В одной из своих работ Джон Мейнард Кейнс писал об «эвтаназии класса рантье». Крайне провокационная, если не сказать зловещая, формулировка. Эвтаназия в 30-е годы прошлого века была эвфемизмом, словесным прикрытием для санкционированной государством казни политических соперников. Век спустя от этого слова по-прежнему пахнет смертью.

Похоже, однако, что Кейнс использовал эту фразу исключительно в смысле избавления горемычной твари от мучений относительно безболезненным способом. То есть ближе к греческому оригиналу: в буквальном переводе «эвтаназия» означает «хорошая смерть». Или как в словаре: «Безболезненное лишение жизни пациента, страдающего неизлечимой мучительной болезнью или пребывающего в необратимой коме. Данная практика запрещена законом в большинстве стран». Синоним – милосердное убийство.

Впервые эвтаназия письменно упоминается Светонием, писавшем о «доброй смерти» Августа. Относительно медицинской практики термин впервые применил Фрэнсис Бэкон. В ранней коннотации слова главным смыслом было освобождение от страданий.

Можно возразить, что рантье отнюдь не страдают, наоборот – пожирают все, до чего дотянутся. Паразит, из жадности убивающий своего хозяина, не страдалец. В данном случае класс рантье действительно следовало бы уничтожить.

Пожалуй, сравнение поправок, вносимых в законы о налогообложении и наследовании, с казнью – чрезмерное преувеличение. При этом, чтобы покончить с классом рантье, который нередко называют «правящим классом», одних изменений законов о налогах и наследстве вряд ли хватит. Тем не менее смысл нередко искажается: сдвиг социальных структур приравнивается к насильственной смерти. С другой стороны, финансовое удушение нередко называют «затягиванием поясов», что показывает, насколько малосущественно и банально выглядит большинство финансовых ограничений в глазах неолиберальной гегемонии.

Эвтаназия – «вас умерщвляют в ваших же интересах».

А это уже интересно, ведь капитализм – не физическое лицо, и класс рантье как таковой, хоть и состоит из живых людей, им тоже не является. Можно утверждать, что как класс рантье страдают от сознания вины, боязни, депрессии, стыда, всяческих излишков, ощущения неискупимой ответственности за преступления и так далее. Для избавления класса рантье от мучений потребовалось бы освободить отдельных лиц, составляющих класс, от этого ужасного духовного груза и отпустить их жить цельной жизнью безгрешных людей на планете, населенной равными им безгрешными людьми.

Капитализм: на закате длинной кипучей жизни он неизлечим, страдает от боли. Он в коме, превратился в зомби, у него нет будущего, нет надежды вернуть себе здоровье. Пора милосердно прекратить его страдания.

А может, его изгнать? Отправить в ссылку? Остричь наголо?

Преступников в былые времена можно было просто выслать без права возвращения в родную страну. Такая кара не лишала жизни в отместку за отнятую жизнь. Подчас осуждение и наказание были суровы, но в то же время они давали шанс начать жизнь сначала где-нибудь в другом месте, сохранив собственную личность. Все зависело от обстоятельств.

«Классом рантье» Кейнс попросту называл людей, делавших деньги, владея тем, в чем нуждались другие, и взимая плату за пользование этим имуществом, – такова экономическая суть ренты. Рента – это плата людям, которые не создают продукта, хищникам, паразитирующим на добавленной и меновой стоимости.

Под «эвтаназией класса рантье» Кейнс пытался дать определение революции без революции, реформе капитализма, его превращению в некую пост-капиталистическую систему, которая придет в будущем. Такова была его оценка уже частично существующей системы на предмет ее полезности в цивилизации будущего. Он предлагал покончить не с капитализмом – только с рентой и рантье. Хотя в итоге все это, возможно, закончилось бы тем же самым. Кто знает, не спрятал ли он за эвфемизмом шокирующую суть своего предложения.

Справедливая цивилизация восьми миллиардов человек, находящаяся в равновесии с биосферой, производящей все, что нам нужно, – на что она похожа? Какие законы ее учредят? И как выйти на этот рубеж побыстрее, пока мы все не вымерли?

Класс рантье в этом проекте нам не помощник. Наш проект им не интересен. Более того – проект этот придется претворять в жизнь, сталкиваясь с их бешеным сопротивлением. Некоторые из них скажут: только через наш труп. Для такого случая эвтаназия – самый подходящий метод.

65

Мы были рабами этого рудника. Нам, конечно, говорили, что если не угодно, то можем валить на все четыре стороны, да только нас окружала намибийская пустыня – некуда идти. Пришлось бы пешком преодолевать сотни километров – есть нечего, голову прикрыть нечем. С другой стороны, если остался, тебя накормят. Двухразовое питание, десятичасовой рабочий день, в воскресенье – выходной. Если повредился, можно пойти в больничку, сестра посмотрит, а если сильно, то и врач. Поломанные кости срастят. Дизентерию вылечат таблетками и капельницей.

Нас там было около пяти сотен. За исключением медсестер и поварих, одни мужчины. В основном из Намибии, некоторые – из Анголы, Мозамбика, Южной Африки, Зимбабве. Основная масса обслуживала машины и работала на них, но копать тоже приходилось. Откапывать машины после обвалов. Иногда погибших.

Рудник был открытого типа. Огромная яма овальной формы, как расширенная долина, которая когда-то здесь находилась. Дороги серпантином спускаются в ад. Красные камни – железная руда, есть еще желтые и зеленоватые, их мы отбирали и грузили в отдельные грузовики. Мы даже не знали, что содержится в этих разноцветных камнях. Золото? Уран? Кто-то сказал: редкие земли. Не такие уж они редкие в этих местах. Но большинство камней были красные. Железной руды везде как грязи, а поди ж ты – понадобились рабы для ее добычи.

Потом на кухне наступили плохие времена. Еды с каждой неделей становилось все меньше, вода имела привкус железа, люди от нее болели. В конце концов одна из общаг поднялась утром и села возле кухни. Хором скандировали: кормите как следует, иначе не будем работать. По их виду было заметно: они совсем отчаялись, напуганы. Все это видели, один за другим мы подходили и садились рядом, пока на утреннем солнцепеке в ожидании смерти не собрались все шахтеры. Дроны жужжали над головой, как мухи. Они могли бы нас с легкостью перебить. Охрана с автоматами просто наблюдала за нами, мы все как будто чего-то ждали. Так оно и было – смерти или чего еще. Что бы это ни было, хуже такой жизни уже не будет. Хорошее было чувство: сидишь на солнышке, боишься и потеешь. Мы в этот момент стали братьями, чего никогда не случалось во время работы.

Наконец пришел человек с мегафоном. Мы знали, что он лишь голос высшего начальства. Рудник принадлежал либо бурам из Южной Африки, либо китайцам, либо кому-то еще далеко отсюда, слухи всякие ходили. Голос говорил от их лица, где бы они ни находились. «Возвращайтесь на работу, мы вас накормим», – сказал он.

Мы не сдвинулись с места. Кто-то крикнул: «Сначала кормежка, потом работа!»

Нашла коса на камень. Мы не уступали, пока нас не накормят. Они отказывались кормить, пока мы не уступим. Рабочие договорились между собой: лучше уж сейчас умереть, и дело с концом. Вот до чего дошли. Было страшно.

Тем временем туча дронов над головой все густела, что твои стервятники, обнаружившие падаль в вельде. Дронов в воздухе было больше, чем людей на земле. Скорее уж москиты, чем стервятники, и пищали как москиты, только громче. Большинство размером с тарелку, несколько штук – побольше. Этот писк пилил мозги и щекотал кишки.

Вдруг все дроны как один коршунами устремились вниз, мы вскочили на ноги, крича от страха, закрывая голову руками и пригибаясь. Однако дроны кинулись на охранников. Каждого окружили несколько дюжин, выстроив вокруг них гроб из черных жужжащих тарелок. Один из охранников выстрелил, окружившие его дроны обрушились на него и повалили на землю. Нам не было видно, что они с ним сделали, но больше он не двигался. Остальные охранники увидели это и больше не стреляли.