Вороньи сказы. Книга первая - Юлия Деулина

оплашаю. Сэйчас спросишь, чэго продал, так проста, тожэ за силу, за смэрть врагов. Там истории нэт никакой, я с колыбэльки сразу в гадючник.

– Не горько тебе? – спрашиваю.

– А шьто мнэ? Мнэ харашо. Я мир сматрю, с такими красавицами иду.

– Так воля твоя не твоя, – вздыхаю. – Это-то самое страшное.

Лахейл отмахивается, а вижу, будто бы на мгновенье-то, погрустнел. Или показалось мне, увидала, что видеть желала, не знаю.

– А что же ты, – Горицвете другое интересно стало, – переворачиваешься в гадюку, а одежду не теряешь?

Припомнила, видать, моё превращение.

Лахейл стал в улыбке расплываться, так Горицвета быстро:

– И нет мне дела до твоей голоты, не воображай, интересно просто.

– А-а, Горицвэта, а вэть галата моя такая галата, что слэпит глаза как солнышка, такой я красивый! А вот одэянье это пошито из моих шкурок сброшэнных, от того на мнэ и остаётся, так как части эта мои.

– Чуднó как, – говорю, а Горицвета глядит с сумненьем. – Колдуну-человеку такого и не сделать. Разве из волос своих? Так это какие волоса нужны, чтоб на рубаху хватило.

– Вот страхота бы была, идёт колдун, весь в волосе, чудище такое, – Горицвета прыскает. – Уж лучше с голым задом!

Посмеялись мы, да на боковую.

Долго мы, конечно, по Степи шли, так, что и удаль боевую Лахейл нам тоже показал. Один разок разогнал у нас с пути храхов (они на лошадку нашу что-то заглядывались), на одном проскакал верхом даже, как об иглы не поранился только (ну змей, ловок). Ещё раз гюлей порубил. Это стязники, если по-нашенски. Нежить, что людьми воровала да убивала. Вот и после смерти по дорогам татствует только за кровушкой, а не за монетой. Двое их было, вроде люди, но руки длинные, с когтями, на землю ими опираются, головы лысые, клыки, глаза огнями горят, все в рванине какой-то. Как когтями взмахнули, так, казалось, без головы Лахейла оставят. А он ничего, поднырнул, одним клинком одного тырк, другим – второго и конец им. Мечи у Лахейла короткие, не нашенские, и не золотые, понятно, но, видать, зачарованные, потому как всегда на нём, как и одежда, когда он из змеи молодцем обращается. Повалились гюли и уж больше не поднялись. Мы издалека это видали, а всё равно жутковато и неприятно, хоть и понимаешь, что не человека Лахейл порубал, а нечисть как она есть. Спросила я, не нужно ли их сжечь, а Лахейл только отмахнулся, говорит, здорово он их изрубил, не за что уж семечку Тёмновому цепляться. Нужно, чтобы поцелее тулово было, а это земля поглотит или другая нечисть утащит.

Потом мы с Горицветой что-то подрасслабились, Оюнгэрэловых слуг не видали, нечисть нас, Лахейла зачуяв, не трожила, сидим ночью, костёр жжём, один лишь круг заговорили. Хохочем ещё, Горицвета байки купеческие рассказывает. И даже не слышу – чую, как кто-то кругом ходит. Я замолкла, Горицвета тоже, глаза мне делает, а я тишь слушаю. Вроде бы и показалось, или Лахейл в траве шурудил, а не пускает меня чувство, что кто-то глядит из тьмы степной. Ветер гуляет, шуршит по цветам, небо звёздное, месяц светит, не с чего вроде сердцу поджиматься.

– Не по себе мне, Горицвета, – шепчу. – Давай ещё заговор.

Та кивает, но начать не успели, вижу, будто кусок от тьмы оторвало, к нам бросило, и глаза на этом куске огнями загораются. Клыки блеснули под звёздами, здоровенные, уши торчком, шерсть дыбом, в два прыжка на лапах к нам допрыгал, на руках – когти чёрные, во тьме так будто бы и с ладонь коготь, ростом как медведь на задних лапах да и в ширину такой же.

– Волк, – только я и смогла сказать.

Не успел волк в круг наш кинуться (а я уж думаю, что не заморочило бы его, порвал бы заклятье), как из травы Лахейл вырос.

– Кута?! – и клинком его по шкуре.

Волк взвыл, в Лахейла вцепиться хотел, да никак ему. Мне и трудно описать, что там было, хоть и рядом стояла, с такой быстротою они мельтешили, человечий глаз не уловит. Мы так опешили с Горицветой, что не сразу на помощь кинулись. Стали заклятие читать, чтоб холод из темна-нави потянулся, чтоб льдом волчьи лапы сковал, когти скрепил. Правда пошла изморозь по волчьей шкуре, замешкался тот, а Лахейл извернулся, и вижу – гаснет один уголёк волчий во тьме. Волк взвыл, за глаз хватается, щелкнул на нас зубами зло, видит, что наскочил не по размеру, да и в степь припустил.

Мы стоим ни живы, ни мертвы, у меня сердце птицею в клетке бьётся, ей-ей дверцу сломит и улетит, а Лахейл хохочет волку вслед.

– Забыл! – и машет чем-то чёрным.

Ему в ответ вой злой.

Лахейл к костру подходит да кидает нам в ноги здоровенный волчий хвост. Когда только отрубить успел?

– Ну шьто стоитэ, как будта Тёмн пришёл. Тайте водички, сапыхался.

– Получается, – у Горицветы глаза по луньке, а руки всё ж сами Лахейлу мех кидают, – мы только что волка сбороли? А какой страшенный, мамочки, такие глазищи, клыки – ужас! Так ежели бы тебя, Лахейл, не было, горе бы нам случилось, поглядел бы кто потом, что ночные царевны делают и какие с виду…

– Я жи обещал старажить.

Горицвета раскраснелась, а всё ж обняла Лахейла, в щеки расцеловала.

– Ну спасибо! Давай мы тебе тоже добром каким отплатим.

– Да, – подхватываю. – Только не гадючьим, не обижайся, служить не пойдём.

Лахейл задумался, но надумал быстро:

– А справьте мне с хвоста волчьего калдавскую вещицу нэвестину. Я калдун, но у Тёмна так, как вы, прасить нэ могу. Знаю я, что нэвесты могут нэчисть целить, дэлать так, шьто харашо дэтям Тёмновым. Зачаруйте как-нибуть.

Мы переглянулись:

– Покумекаем, – Горицвета кивает. – Сладим тебе хвост на пояс или на плечо, как лютые носят. Только с силою тёмною.

Вот и думай, специально ли хвост отрубил, или так случайно вышло. Но, с другой-то стороны, пусть с ним, как бы мы без Лахейла с волком дрались – это я не знаю. Разве только Тёмна о защите просить.

– Теперь надо ушки на макушке держать ещё выше, – говорю. – Опозорили оборотня, как бы мстить не решил.

– У нэго втарой глаз эсть, а у мэня – втарой мэч, – Лахейл хохочет. – Нэ бойтэсь, нэвесты, даведу вас как эсть целых, нэпопорченных.

И улыбка опять такая масленая, ну что за бись блудливый.

Волка мы ещё слыхали разок ночью, но за хвостом так и не воротился.

Как мы