Вороньи сказы. Книга первая - Юлия Деулина

кланялись, но Василёна сказала, мол, попробуй ты в Степи пожить, да ни разу с гадюкой не встретиться. Вот и умасливают его, задабривают помаленьку (у Светла-то и прощения попросить можно потом, зато гадюка коня твоего или ребёнка не ужалит, коли Князя уважить).

Заговорили мы как-то про Гадючьего Князя, Василёна и рассказывает:

– Жуткий он, страшный с виду, глянет – не то, что человека, дружину целую убить может. Взгляд у него ядовитый. Губы чёрные от яда и вместо крови – яд, от того прожилки чёрные по всему телу его. И глазницы чёрные, ядом изъеденные, нет там глаз, заместо них два уголька тлеют, что у твоего волка, Светл помилуй. Ходит он в кафтане шёлковом алом, в сапогах из мягкой кожи. Ползут по степи его гадюки, везде смотрят, всё слышат… Ему холы дары носят, кто Светла страшится – те гадюк молоком поят, а кто нет – те и кровью людской! Князь, говорят, на дары щедр, и за услужение милостью своей одаривает.

– Это как же Светл-батюшка его ещё не извёл, солнцем гадину такую не спалил? – удивляюсь.

– Хитрый, князь этот. Вёрткий очень. Разгневается Светл, а тот ему давай говорить, как людей от Тёмна защищал, потому как с Тёмном он в разладе, ну у Светла сердечко и дрогнет…

– Погоди, бабуль, ты же говорила, что Тёмн его над гадами посадил.

– Всё так, Вранушка. И посадил. Ты дальше-то слушай, не перебивай.

(Далее словами Василёны).

Налепил Тёмн гадов видимо-невидимо, гады эти и давай расползаться везде, по норам прятаться – не уследишь. Ну тогда Тёмн и посадил над ними двух князей-братьев, ну навроде как у нас княже наместников по городам саживает. Хотел Тёмн, чтоб братья гадами правили, следили, чтоб те не прятались, а зло роду людскому творили, как Тёмном задумано. Ну и стало так. Ужий-то помягче нравом слыл, Тёмна слушался. А Гадючий Князь больно гордый был, что Тёмн не скажет – всё равно по-своему сделает. Так стал над гадами княжить, что те только его и слушаются, а Тёмна не страшатся. Долго ль, коротко, а Тёмн осерчал. Зовёт к себе братьев-князей да говорит:

– Ты, Князь Гадючий, позабыл, кто тебя княжить посадил. Делай, как велю!

А князь ему в ответ:

– Ты, Тёмн, налепил гадов-то, да распустил, и уж не знал, не ведал, что у них и как. Не следил. А я знаю их лучше тебя, знаю как мне с княжением своим быть и сам.

Ну, возомнился Князь Гадючий, в общем. Усмехнулся тогда Тёмн да говорит:

– Ну раз так, раз ты лучше меня с гадами управляешься, то жалую тебе над Трёхглавом моим попечительство. Будешь ему указывать, как души людские изводить в царстве моём. А коли не управишься за три дня – накажу тебя, Князь, да так, что пожалеешь.

– Управлюсь, – князь ему смеётся. – Что мне твой Трёхглав – змея большая!

А Тёмн совсем недобро смотрит, зовёт Трёхглава. Тулово у него змеиное, огромадное, чернее ночи безлунной, пастью дружину заглотить может, а пасти целых три. Спереди-то у него лапы с когтями длинными да острыми, саму землю вспарывают, где идёт, а сзади хвост змеиный в тысячу колец заворачивается.

Стал ему Князь Гадючий командовать, а Трёхглав не слушается, да норовит Князя растоптать. Успокоит Князь одну голову, зачарует пением, к другой пока идёт – а та первая уж и очнулась, и давай зубами клацать. Намаялся Князь. Брат его жалеет, помощь предлагает, а тот всё гордится:

– Сам справлюсь!

Так три дня-то и пролетели. Вызывает Тёмн к себе Гадючьего Князя, а тот, хоть искусан весь да истоптан, всё равно взгляд на него вскидывает, но сказать нечего, не управился.

– Как по уговору, Князь Гадючий. Не справился ты с Трёхглавом, держи наказание моё: будет яд твой тебя самого жечь… Если не склонишься предо мной да не признаешь, что я хозяин твой.

Только сказал, Гадючьего Князя перекрутило всего, закричал страшно так, что навов подземных всех распугал, а на колени всё равно не упал, держится, только бы спину пред Тёмном не согнуть.

– Ну как хочешь, – махнул Тёмн рукою.

А у Ужьего Князя за брата сердце болит. Поднялся он в светла-навь, поклонился Светлу-батюшке, рассказал, как всё есть, да испросил водицы живой из рек, что по Светловым садам текут, в чашу набрать, чтоб брата напоить да исцелить. Светлу радостно от того, что брат за брата вступается, разрешил водицы набрать. Да только спустился Ужий Князь вниз, а тут его уже и Тёмн ждёт – прознал откуда-то.

– Тебе, гляжу, за брата горестно, – говорит. – Так раздели долю его.

И тут Ужьего Князя тоже скрутило-перевертело, так, что воду всю из чаши и разлил. Яд его собственный жечь стал.

Тогда только Гадючий Князь на поклон к Тёмну и пришёл, и говорит:

– Проклятье отыми от брата моего, он тебе верно служил и не перечил. Ты-то со своим братом с рождения не в ладах, не понять тебе, что такое любовь братская, на что способна.

Кланяется Князь, а в словах – ни капли почтения-то. Тогда Тёмн разозлился вправду. Говорит ему, а голос такой, что мороз по земле бежит:

– Отыму я у брата твоего весь яд его, чтобы не жёг. Только деть мне его некуда, в землю не пустить, в реки не вылить – со Светлом у меня уговор. Придётся тебе всё забрать. Станет брат твой без яда, зато жечь его не будет. А тебя за двоих выжжет.

Думал Тёмн, что откажется Гадючий Князь, хотел показать ему, что нету у них любви-то братской. Сильно больно его слова княжьи задели про братьев-то. А Гадючий Князь и говорит:

– Делай так, Тёмн.

Тёмн совсем взбеленился, отъял весь яд Ужьего Князя, Гадючьему отдал. Думал, помрёт тот в муках. А он, вон, до сих пор по белу свету ходит, только нутро ему всё выжгло да глаза. Вот с тех пор-то Гадючий Князь и взглядом убить может, и гадюки такие ядовитые, а ужи вовсе без яду, как и Князь их. А Тёмн до сих пор на Гадючьего Князя злится, да думает, как бы ему ещё насолить. Но и Гадючий Князь в долгу не остаётся, хоть на поклон к Тёмну ходит, а всё втихую от него дела свои делает.

Как я повстречала Фёргсварда и про первых оборотней

Зима та, что я у Василёны и Лета жила, холодная выдалась, трескучая. Намаялись мы, тут от меня толку не было ни