Михаил Ахманов - Кононов Варвар

По сухим губам Икрамова скользнула смущенная улыбка.

– В самом деле? Да-да, я припоминаю… Виноват! – Он налил и выпил стопку коньяка, и тут же снова наполнил рюмки. – По второй?

– По второй!

Опрокинули, и Кононов прочитал:

Могильный холм зарос травой,

Над ним хмельной гуляет ветер,

И меч бойца, тяжел и светел,

Спит с ним в постели луговой…

– Хорошо! – признался Икрамов. – Хорошо, особенно про меч! Тяжел и светел… Образ, да… А я о кинжале скажу. Для нас, горцев, кинжал драгоценнее жены! – Он повернулся к висевшим на стене клинкам и продекламировал:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный.

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

На грозный бой точил черкес свободный.

– Лермонтов, Михаил Юрьевич, – с оттенком сожаления заметил Ким. – Вы, Анас Икрамович, в русской поэзии просто Копенгаген! Но мы договорились читать свое. – Он ухватил персик посочнее и впился в него зубами.

– Вспомнил – Лермонтов! – Хозяин с покаянным видом понурил голову. – Просто морок какой-то на меня! Пью штрафную…

После штрафной выпили третью, и Ким, придя в лирическое настроение, произнес:

Я сошью свою печаль

Светлым,

Повяжу ей за спиной

Крылья,

Пусть летит она

Степным ветром,

И развеется

Шальной пылью…

– Не хуже, чем у Есенина! – восхитился хозяин. – Только почему все про травы да степные ветры? Татар у тебя в роду не было?

– Не знаю, – сказал Ким, обгладывая персиковую косточку. – Может, и были, Анас Икрамович. Любого русского поскребешь, татарином запахнет.

Икрамов кивнул, задумался, потом, поднявшись, встал в позу: правая рука вытянута, левая прижата к сердцу. Лицо его посуровело, голос зарокотал, пробуждая эхо под высокими сводами.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа!

– Ну, уже до Пушкина добрались, – вздохнул Ким и принялся ощипывать килограммовую гроздь винограда. – Кто теперь на очереди? Брюсов, Блок, Некрасов? Только Маяковского не стоит, не люблю.

Крякнув, хозяин помотал головой, хлопнул себя по лбу и опрокинул штрафную. Затем выпили по четвертой, закусили, и Кононов решил, что надо бы восстановить метаболизм, уже отклонившийся от нормы. Трикси справился с этим за секунду, так что речи Кима были вполне разборчивы.

Я – гончий пес,

Пока я жив,

Все мчусь куда-то.

Куда, скажи?

Я – сокол быстрый,

Кружусь над полем,

Ищу чего-то…

Чего, скажи?

Икрамов долго размышлял и хмурился, являя напряженную работу мысли, потом лик его посветлел, а глаза озарились дивным сиянием. Шагнув к стене, увешанной клинками, он с нежностью погладил рукоять дамасской сабли, провел ладонью по чеканным ножнам и выдохнул: “Меч!” Он что-то пытался вспомнить, но этот процесс шел, кажется, нелегко; его зрачки то вспыхивали, то тускнели, морщины прорезали лоб, слова, едва родившись, таяли в безмолвии. “Мучается человек, – подумал Ким и предложил: – Помоги ему, Трикси!”

Помощь оказалась действенной. Икрамов снова произнес: “Меч!” – и, со свистом втянув воздух, стал декламировать стихи:

Меч отбросил я далеко

И прекрасную тигрицу

Обхватил двумя руками,

Словно царь свою царицу.

Грозно хищница рычала

И рвала когтями кожу.

Обезумел я от боли

И ее прикончил тоже.

<Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”>

Он сел и вымолвил, глядя на Кима с тревогой и надеждой:

– Мое? На этот раз – мое?

– Ваше. Это – ваше! – склонил голову Кононов и потянулся к бутылке. – Не смею спорить с классиком! Э, коньячок-то у нас того…

– Чавгур! Не видишь, пусто на столе!

Бутыль “Наполеона” возникла, словно из пятого измерения. Оприходовав штрафную, Ким с сожалением вздохнул, поглядел на часы и сказал:

– Хорошо посидели, Анас Икрамович, лучше не бывает! Однако же мне пора. Дел невпроворот, и все какие-то неприятные, скандальные… Взять хотя бы эту историю с Черновым…

– С его женой-красавицей? – уточнил Икрамов. – Ну, тут я на Пашку гроша не поставлю! Ты молодец-молодцом, а он…

– А он ей развода не дает. – Ким снова взглянул часы. – Вот, встретиться с ним хочу, потолковать, как мужчина с мужчиной… Прямо сегодня. Сейчас.

– Здравая мысль, – одобрил хозяин. – Хочешь, вместе поедем?

– Спасибо, но вопрос уж больно деликатный… Такие проблемы лучше решаются тет-а-тет… Но если машину дадите с водителем, буду весьма благодарен.

– Машину! Да я тебе… – начал Икрамов, широко разводя руками. Это, вероятно, означало, что нет пределов его гостеприимству.

Они поднялись; хозяин пошатнулся, но Ким стоял твердо.

– Джигит! Крепкий парень! – с одобрением произнес Анас Икрамович, поворотился к галерее и щелкнул пальцами. На пороге возник Томас. – Рустама зови! Скажи, что гостя моего к Чернову повезет. На сером “Линкольне”… Нет, к дьяволу “Линкольн”! Пусть “ЗИМ” выводит! Тот, что недавно отреставрировали, черный, с малиновой обивкой!

Томас невозмутимо кивнул и исчез, а хозяин стал прощаться с гостем, жать руку и пить “на посошок”. Затем подтолкнул его к террасе:

– Иди и меня не забывай! Мой дом – твой дом!

В дверях Кононов обернулся. Анас Икрамович сидел за столом, над костями индейки и остатками салатов, и с блаженной улыбкой глядел в потолок. Глаза его мерцали, губы шевелились, и Ким, напрягая слух, уловил:

Подстрелив козленка в роще,

Сели витязи за ужин.

Небогат был пир походный,

Но зато по-братски дружен.

На заре они проснулись,

Повели коней к ручью,

И разъехались, рыдая,

Каждый в сторону свою.

Диалог тринадцатый

– Садись, Зайцев, пей… Не хочешь пить? Ну тогда слушай, Глеб Ильич. Разговор есть.

– Я весь внимание, Анас Икрамович.

– Скажи мне, Зайцев, сколько объектов под нашей защитой?

– Около пятисот.

– А ежели точнее?

– Четыреста восемьдесят два, в Центральном, Невском и Фрунзенском районах. Кое-что на Васильевском и Петроградской стороне.

– Это считая с банками, “Пассажем”, “Европейской” гостиницей и “Асторией”?

– Да. Но без мелочи, всяких ларьков да палаток.

– А этих сколько наберется?

– Надо у сборщиков узнать. Думаю, тысячи три.

– Хмм… Вот что, Зайцев, решил я реформировать нашу структуру. Ты своих аналитиков к компьютерам посади, и пусть они составят мне два списка: в первом – заведения порядочных людей, а во втором – мошенников и жуликов.

– Они все мошенники и жулики, Анас Икрамович. Видит бог, все!

– Не прав ты, Зайцев, ой, не прав! Это в тебе прежняя закваска бродит, с кагэбэшных времен – никому не верить! А люди-то все разные: одни обманывают в силу обстоятельств, чтоб дело их не рухнуло, другие жулики по природе. С учетом данного факта пусть списки и составляют. А потом…

– Что потом?

– С порядочных брать дани не будем. Так я решил.

– Анас Икрамович… позвольте кое-что напомнить… Сейчас районы, перечисленные мной – сфера влияния нашей структуры. Но свято место пусто не бывает! Мы уйдем, придут другие, тамбовские либо казанские, и для наших бывших подзащитных ничего не изменится. Ровным счетом ничего!

– Почему бывших? Нехорошо говоришь – бывших! Мы их, Глеб Ильич, без защиты не оставим и никому не отдадим.

– Жест благородный, но нереальный в финансовом смысле. Если ничего не брать, то на какие средства защищать?

– Э, Зайцев, Зайцев!.. Я ведь что сказал? Я сказал, два списка составить! Тех, что из второго, вдвое обложим, вот и сойдется финанс с балансом!

– А не рухнут, Анас Икрамович?

– Эти рухнут, другие появятся. Сам говоришь: свято место пусто не бывает… Нашей земле вовек на жуликов не оскудеть! Они ребята ушлые, скользкие, ищут новые возможности, что в свою очередь открывает для нас новые ресурсы. Ты вот, Глеб Ильич, проверь, всех ли мы обложили как надо. Банки, предприятия, торговые точки, казино – это само собой, но есть ведь и другое, есть экстрасенсы, гербалайфщики и сайентологи, секты всякие и академии эзотерических наук… Почему с них не берем, а берем с порядочных людей?

– Мудрая мысль, Анас Икрамович! Проверю! – Потом: – А подскажите мне, что делать с фокусником? С писателем, которого я к вам привез?

– Он в первом списке. Ясно, Зайцев?

– Ясно. Слушаюсь!

– И вот что еще, Зайцев… Еще решил я благотворительный фонд учредить для поддержки поэзии и остальных искусств, какие в наши дни отнюдь не процветают. Пусть Суладзе с юристами займется проработкой, устав напишет, а Пронин уточнит кандидатуры, в первую очередь, поэтов… Да, еще над зоопарком шефство возьмем. Пора, давно пора! Как думаешь, Глеб Ильич, тигры там еще не сдохли с голоду?

Глава 14