Михаил Ахманов - Кононов Варвар

Серокожий прошел испытание!

Мысль об этом настраивала Аррака на благодушный лад – как всегда, когда предстояло развлечься. Снова и снова он прокручивал в памяти одну и ту же картину: девушка, танцующая на фоне белесого марева пурги; киммериец, уставившийся на нее выпученными глазами; его женщина, ничтожный прах земной, в страхе сжавшаяся у костра; и серокожий исполин, подпирающий спиной скалу. Дочь Имира не смогла его зачаровать; он просто уснул, продемонстрировав полное равнодушие к прелестям снежной девы.

Итак, он остался жив. Киммериец, впрочем, тоже; почему-то Имирово отродье разделалось лишь с его спутницей. Но женские дрязги Аррака не интересовали.

Он предвкушал момент, когда сможет ускользнуть в новое тело. Эти бесконечные переселения и смены плотского облика являлись одной из причин, по которой Аррак, Демон Изменчивости, получил прозвище Великого Ускользающего. Но знали о сем немногие – лишь божества, властвующие над земным миром, их ближние помощники и кое-кто из самых мудрых магов, способных распознать Аррака под человеческой личиной.

На время он расстался с любимейшими из своих занятий, с воспоминаниями о прошлом и мыслями о собственном могуществе; сейчас он хотел насладиться последним ходом в старой игре и первым – в новой, еще не начавшейся.

Старой игрой, сыгранной почти до конца, являлся Гор-Небсехт; новой, пока что не познанной и манящей – этот серокожий гигант, этот убийца, равнодушный к потокам крови и женским чарам. Аррак желал, чтоб они вступили в схватку – тут, в замке, перед ним. Пусть сражаются, а он выберет достойнейшего! И пусть бьются на равных! На этот раз он не будет помогать Небсехту; пусть стигиец сам защищает свою жизнь.

Колдун против воина, воин против колдуна… Кто же из них одолеет? Кто окажется сильнее?

“Возможно, – размышлял Аррак, – падут оба, но в этом нет беды. Жаль потерять серокожего, но если он не выдержит проверки в битве с колдуном, значит, ему не суждено сделаться вместилищем Древнего Духа. И тогда – коль серый исполин убьет Небсехта и погибнет сам – тогда он, Аррак, переселится в какого-нибудь ванира из замковой дружины и заставит его отправиться на поиски. Для этого подойдет даже ничтожный киммериец, спутник серокожего… Конечно, если в Кро Ганборе не останется ни одного более достойного существа, которое могло бы нести его в своем теле и разуме…”

Тем временем серокожий со спутником своим, киммерийцем, приближался к замку, и Аррак решил, что наступила пора готовиться к встрече.

Он уже почти не сомневался, что серый исполин справится с колдуном, нынешним его избранником. Чары смертных магов по-разному действовали на людей: слабых убивали, сильных могли на время обратить в камень, против сильнейших же были почти бессильными. Сильнейшие обладали качествами, которые трудно сломить с помощью чар: как правило, они отличались невероятной жестокостью, упрямством, безразличием к людским радостям и бедам и безмерной гордыней.

Сероликий воин был, разумеется, из сильнейших. Такой вывод подтверждался многими его деяниями – в том числе и последним, когда он, чуть ли не в одиночку, перебил людей Гор-Небсехта в Эйримовой усадьбе. Теперь Аррак убедился, что серый гигант во всем превосходит Эйрима – и отвагой, и жестокостью и удачливостью. А это значило, что надо готовиться к переселению в новую плоть.

Подготовка являлась тонким и непростым ритуалом. Прежде всего Аррак хотел воспринять эманации сероликого, столь неясные и смутные у людей, праха земного; он должен был убедиться, что новый избранник имеет цель. Не важно, какую, – лишь бы серый исполин стремился к ней с достаточным упорством и настойчивостью. Цель можно изменить; упорство же – такая черта характера, которую не создашь из ничего. Для Аррака упорство было важнее цели.

Разобравшись с эманациями будущего избранника, он должен был покинуть тело Гор-Небсехта. Сравнительно простой трюк, однако весьма ответственный, ибо Арраку требовалось уловить момент, когда душа колдуна изойдет из мертвого тела и приготовится к путешествию на Серые Равнины. В этот миг ему надлежало ускользнуть из тех закоулков души стигийца, в которых он свил себе гнездо.

Где же он таился? Это являлось непростым вопросом!

В отличие от демонов люди обладали душой, и была она слабой тенью бессмертия, отблеском вечной жизни, присущей лишь богам. Еще душа человеческая напоминала многоэтажный запутанный лабиринт, в котором имелись и парадные залы, и широкие коридоры, и полутемные камеры, и тонувшие во тьме каморки. На верхних этажах обитали разум и чувства; здесь жили наиболее ярко выраженные стремления – страсть к богатству, к власти или покою, доброта или жестокость, ум или глупость, гордыня, самомнение или готовность к самопожертвованию, отвага или трусость. Тут же, в некоем подобии сундуков, были сложены воспоминания – не все, однако, а самые важные. Память о перенесенных обидах, о днях торжеств и поражений, о муках зависти, ревности, любви, радости и горе. У большинства людей в памятных ларцах не сохранилось ничего любопытного – лишь окровавленные лохмотья бед да холодный пепел перенесенных унижений.

Под верхними этажами располагались нижние. Тут не было просторных залов и переходов, в которых могли бы порезвиться яркие чувства и осознанные мысли; тут, в полутьме узких запутанных коридоров, таились подспудные желания, звериные инстинкты, полузабытое и совсем забытое прошлое – в том числе и память о предыдущих воплощениях. Она хранилась не в ларцах и сундуках, а, скорее, в плотно запечатанных, окованных железными обручами бочках и была совершенно недоступной смертным. Они жили, словно бабочки-однодневки, помнившие события светлого дня и хоронившие их с наступлением ночи.

Однако все это смутное и неосознанное, полузабытое и тайное, было чрезвычайно важным; мириады кривых переходов, узких тоннелей, глубоких шахт, тонувших в сумраке лестниц, связывали нижние и верхние этажи, влияя на человеческие побуждения, желания и мысли. Обмен между ярусами запутанного лабиринта, движение намерений, эмоций и страстей, сопровождавших то, что высказывалось словами, собственно, и являлись человеческой душой – неощутимой, призрачной и в то же время вполне реальной. Эманации, циркулировавшие в лабиринте, их чистота, мощь и скорость, определяли, будет ли человек обладать душою гордой, страстной или холодной, щедрой или себялюбивой, великой или мелкой. По мнению Аррака, большинство смертных обладали не столько душами, сколько душонками, ничтожными и лишенными сильных страстей.

Увы! Он должен был ютиться в этих жалких катакомбах! Имелся в них крохотный и дальний закоулок, некий тупик, лежавший ниже самых нижних этажей, – тут он и обитал, отсюда и правил своим избранником. Он селился в темной клоаке, где откладывалось наиболее смутное и туманное – зыбкие образы и ощущения тех дней, когда его избранник был всего лишь плодом в женском чреве, непроросшим зерном, каплей невыпавшего дождя. В этой маленькой частице души человеческой и жил Аррак, покидая вместе с ней мертвое тело; отсюда он выскальзывал, невидимый и неощутимый, мчался по запутанному лабиринту, преодолевал нижние и верхние его ярусы, вырывался на свободу – и вновь совершал такое же странствие, но в обратном порядке, сливаясь с душой своего нового избранника.

Много тысяч лет Демон Изменчивости переходил так из тела в тело, от души к душе и сейчас готовился к очередному переселению…

“Твои рассуждения о человеческой психике хоть и наивны, но очень забавны, – произнес Трикси. – Эта аналогия с лабиринтом, где имеются парадные залы и темные тупики, ларцы с дорогими воспоминаниями и смутные тени, отзвук прошедшего, сокрытый в запечатанных сосудах… Что-то в этом есть!”

Ким очнулся и недовольно буркнул:

– Следишь за творческим процессом? А я ведь просил подумать, как разобраться с Икрамовым!

“Для полиразума одно другому не помеха. К тому же упомянутый процесс позволил сформулировать некую гипотезу, суть которой такова: мой инклин отторгается вашим сознанием, не контактирует с ним напрямую, но человеческий инклин может прижиться в другом человеке. Он ведь не чужеродное включение, а…”

– Но у нас нет инклинов, – возразил Кононов.

“Есть их зародыши, о чем мы толковали не далее как утром. Образы близких и персонажей фильмов и книг, латентные психоматрицы, скрытые в вашем сознании, то, что хранится в бочках и ларцах… Вы неспособны распечатать их, вычленить и передать другому существу – я говорю о ментальном, а не словесном обмене. Но я бы это сделать смог! Вот ты рассуждал об Икрамове: с одной стороны, человек, а поглядеть с другой – так нелюдь нелюдью! Души бы ему добавить… Можно и добавить! Используя язык гипербол, частицу твоей собственной души”.

Ким озадаченно поскреб в затылке. Подобные эксперименты с его разумом энтузиазма не вызывали, а, наоборот, рождали смутное ощущение дискомфорта и тревоги. Хватит и того, что в нем поселился пришелец со звезд, дух из ядра Галактики! Теперь почти что брат, с которым можно разделить сознание и мысли… Однако к Икрамову Ким не испытывал братских чувств.