Чёрные скрижали - Павел Сергеевич Комарницкий

со стёклами даже, только крышу чуток подлатать… Крайняя хата похуже, конечно, но ежели кто не безрукой, поправить за лето можно. Так что вселяйтесь и пробуйте.

…

Слёзы текли и текли. Они текли сами по себе, и ничего с этим нельзя было поделать. Как ничего нельзя было поделать с этим аккуратно подстриженным деревом поля решений, безжалостно высвеченном на экране ноутбука.

Отчаяние. Впервые Стась понял весь смысл этого слова. Отчаянье — это когда задача не имеет решения. Совсем. И никакие твои действия не могут привести к желаемому результату… или предотвратить неизбежное.

О, как хорошо он понимал теперь Григория Яковлевича! Только тот, как человек взрослый, просто принимал неизбежное, холодно и отстранённо. Смерть в родном городе, да если притом ещё и мгновенная — право, есть судьбины куда как похуже. А вот он, Стась, ничего с собой не мог поделать — и слёзы текли и текли, прокладывая на лице блестящие дорожки.

И все иллюзии насчёт возможного бегства в Бессмертные Земли развеяны в прах. Потому как уже ясно, кем он там будет, если решится. Любопытным экспонатом в «живом уголке»… а впрочем, судя по реакции обитателей Бессмертных Земель, не особо даже и любопытным. И то, что ему предоставят возможность заниматься… ну так и кроликов в зооуголке время от времени ощипывают. Обоюдная польза выходит — хозяевам ценный пух, кроликам летом не жарко…

Есть ещё вариант, как-то само собою получивший в их группе заговорщиков название «аварийный выход». То есть это им кажется, что это выход. «Тебя сразу убить или желаешь прежде помучиться? Желательно, конечно, помучиться».

И занимаются они сейчас подготовкой этого аварийного выхода по той простой причине, что он, Станислав Разин, не справился с задачей. Он и Перельман. Решения нет, и потому готовится схрон в болотных дебрях. Где можно будет вдоволь помучится…

Мальчик всхлипнул. Эти взрослые… много они понимают… Они ведь думают, что смогут утащить из рухнувшего мира кучу артефактов и тем облегчить себе жизнь. Да, кое-какие вещички можно будет прихватить на память. Консервы и сахар, к примеру, или кухонные принадлежности. Книги, лопаты, топоры из стали… ручные пилы. Но только ручные. Бензопила — это смерть. И рация тоже. И автомат. А уж про автомобили-самолёты-вертолёты и речи нет.

Конечно, эльдар не в силах предугадать всего плана валаров насчёт Коррекции. Но всё же они, как любимые ученики богов, кое-что знают.

И сегодня все точки над «и» встали на место.

Таур в приватной беседе объяснил чётко и недвусмысленно, что есть такое боевые плазмоиды. Так что любой обладатель запретного артефакта рухнувшей цивилизации, решивший его использовать, почти немедленно узрит перед собою огненный шарик, пушистый и нарядный — совсем нестрашный шарик, точь-в-точь шаровая молния… И это будет последнее, что он узрит.

Говорил ли Таурохтар про плазмоиды остальным членам команды? Нет, вряд ли. И он, Стась, не скажет… пока. От такого знания руки могут окончательно опуститься. Нет… нет. Пусть старательно и усердно готовят свой схрон, а уж потом, как всё готово будет, можно попросту утопить в болоте лишнее и опасное имущество.

Мальчик смахнул злые слёзы. Ладно… Никто из защитников Брестской крепости не надеялся выжить. И тем не менее они сражались, сражались до конца.

И он тоже будет.

…

— А ничего, симпатичная у тебя хатка. И даже пыли не слишком накопил.

Лариса провела пальцем по мебели.

— Держу пари, на Восьмое марта генералка была. И с тех пор ни-ни. Угадала?

— Тебе бы в следователи самое то, — улыбнулся Алексей. — Пойдёшь?

— Не, не пойду, — девушка вернула улыбку. — Претит мне ежедневное общение со всякой сволочью. Детей вот учить буду. Маленькие пока, жизнью не потоптанные.

— Чай? Кофе? — Алексей уже шуровал на кухне. — Слушай, ты вообще-то обедала сегодня?

— Я? — Лариса засмеялась. — Девушкам часто обедать вредно. Талия кирдык, попа акбар. Но поставим вопрос иначе — ты сам-то обедал?

— А как же. Хот-дог и сверх того сосиска в тесте! Хотя нет, подожди… это вроде вчера было?

— Уууу, как всё запущено… Могу я заглянуть в холодильник?

— Легко, — Алексей засмеялся. — Но должен предупредить…

— Знаю-знаю, женщинам и детям до шестнадцати зрелище противопоказано, — девушка уже рассматривала нутро холостяцкого холодильника. — Кстати, и не так уж жутко. Картошку вижу немножко, капусту вообще не гнилую, морковку вялую даже… вау! Свекла имеется! И большая луковица! А тушёнка?

— Под шкафом две банки.

— Пожалуй, я готова рискнуть. Давай так — ты варишь кофе, а я сбацаю горячее?

— И первое, и второе? — восхитился Холмесов.

— И даже так. Картошки на жарёху хватит.

— Вэлкам! — Алексей протянул гостье фартук.

После того, первого свидания в больнице они встречались ещё трижды. То есть для дела хватило бы и двух рандеву, одно из них очная ставка… вот только Холмесов выписал потерпевшей третью повестку, для уголовного дела вроде бы лишнюю. А не для уголовного?

Нет, это никак нельзя было назвать любовью с первого взгляда. Наверное, так прорастает семечко, брошенное в землю. С каждым днём всё глубже проникает в душу невидимый сверху корешок, ветвится, крепнет… С Туи было всё просто — одна чёрно-белая фотка, и старший лейтенант сражён наповал. А тут? Сны какие-то вязкие… нет, ну глупо же в самом деле сравнивать! А вот не хватает чего-то в жизни без этой девчонки… как воздуха в горах.

Но всему в жизни приходит конец. Выписывать повестки просто так, принудительно назначая девушке свидания, можно лишь очень недолго. Так что приглашение в гости рано или поздно должно было осуществиться… так зачем же поздно, когда можно рано?

Алексей усмехнулся про себя. Бабник вы, товарищ Холмесов, вот что. Да-да, совершенно верно — латентный бабник.

— Слушай, а можно спросить? — Лариса, чистящая картошку и подвязанная фартуком, имела чрезвычайно хозяйственный вид. — У тебя из родителей кто жив? Если что, извини.

— Да чего уж… — Алексей помедлил. — Отец умер давно, я ещё школу не кончил. Инфаркт.

— А мама?

Долгая пауза.

— А мама три года назад.

Долгая, долгая пауза.

— Я тогда в командировке служебной был. Может, если б был дома, как приступ с ней случился… до сих пор не сиротой бы ходил.

В её глазах океан жалости.

— Алеш… ты прости меня, дуру. Язык мне выдрать.

Он слабо улыбнулся.

— Всё равно этот вопрос возник бы когда-нибудь.

Она споро шинковала почищенную картошку.

— А у меня проще. Отца я не помню, слинял папаша, когда я ещё титьку сосала. И местонахождение, как говорится, неизвестно. А мама жива, слава Богу. Слушай, где у тебя консервный нож?

— Вот. Да погоди, я сам