Опасные видения - Коллектив авторов

Человек из 1888-го медленно опустился на колени.

– Простите меня. Боже, я не знал.

В голове стоявшего на коленях поднялся смех старика. Поднялся, как поднимается луч солнечного света в уайтчепелской подворотне с полудня до часу, озаряя серые камни закопченных стен. Поднялся, озарил его разум.

– Я не Бог. Мысль чудесная, но нет, я не Бог. А ты бы хотел встретиться с Богом? Уверен, мы найдем мастера, который его тебе вылепит. Это так уж важно? Нет, сам вижу, что нет. Как странно ты мыслишь. Ты не веришь, но и не сомневаешься. Как можно держать в голове оба понятия одновременно… хочешь, подправлю твою мозговую активность? Нет. Вижу, тебе страшно. Что ж, пока что отложим. Отложим на другой раз.

Он схватил человека на коленях за плечи и поднял.

– Ты весь в крови. Надо тебя отмыть. Здесь неподалеку омывальня. Между прочим, очень впечатлен, как ты поработал с Джульеттой. Ты первый, знаешь ли. Да нет, откуда тебе знать? Так или иначе, ты первый, кто дал ей сдачи. Тебе бы понравилось, что она сделала с Каспаром Хаузером[76]. Выжала из него часть мозга и отправила назад, чтобы пожил немного, а потом – вот же чертовка – попросила меня вернуть его опять и встретила с ножом. Полагаю, с тем самым, который забрал ты. А потом вернула бедолагу в его время. Замечательная загадка. Попала на все магнитные ленты на тему нераскрытых явлений. Но с тобой она вела себя небрежно. В ее потехах всегда было много энергии, но куда меньше блеска. Не считая судьи Крейтера; с ним она… – Старик замолчал и легкомысленно рассмеялся. – Я человек пожилой и люблю трепать языком. А тебе, знаю, хочется отмыться и увидеть округу. И уже тогда поговорим.

Просто хотел тебе сказать, что я доволен тем, как ты с ней расправился. По-своему я скучаю по маленькой мерзавке. Секс с ней был очень даже ничего.

Старик взял саквояж и, придерживая человека, забрызганного кровью, двинулся по чистой и переливающейся улице.

– Вы хотели ее убить? – спросил, не веря своим ушам, гость из 1888 года. Старик кивнул, но его губы так и не сдвинулись.

– Ну конечно. Иначе зачем присылать ей Джека Потрошителя?

«О господи, – подумал он, – так я в аду. И меня приняли под именем Джека».

– Нет, мальчик мой, нет-нет-нет. Ты вовсе не в аду. Ты в будущем. Для тебя это будущее, для меня – сегодняшний мир. Ты прибыл из 1888-го и сейчас в… – Он остановился, миг шевеля губами бесшумно, будто подсчитывая яблоки в долларах, затем продолжил: – 3077-м. Славный мир, очень счастливый, и мы рады, что теперь ты с нами. Ну, так идем же, пора привести тебя в порядок.

В аблюториуме дед покойной Джульетты сменил себе голову.

– Эту я просто терпеть не могу, – пояснил он человеку из 1888-го, хватая щеки в пригоршни и растягивая дряблую кожу, как резину. – Но Джульетта требовала. А я и не прочь ее порадовать – на что только не пойдешь, чтобы ее завалить. Но тут и игрушки из прошлого, и смена головы каждый раз, когда хотелось ее трахнуть, – становилось тяжко, очень тяжко.

Он вошел в одну из множества кабинок одинаковой формы, единых со стеной. Опустилась дверь-гармошка и раздался тихий звук «чк», почти хитинный по ощущению. Дверь поднялась – и дед покойной Джульетты вышел уже на шесть лет моложе человека из 1888-го, голышом и с новой головой.

– Тело-то ничего, менял его в прошлом году, – сказал он, разглядывая свои гениталии и родинку на правом плече. Человек из 1888-го отвернулся. Это ад, и Господь его ненавидит.

– Ну, не стой столбом, Джек. – Дед Джульетты улыбнулся. – Заходи в будку, умойся.

– Это не мое имя, – очень тихо сказал человек из 1888-го, словно его хлестнули.

– Сойдет и это, сойдет и это… теперь иди, мойся.

Джек подошел к будке. Она была светло-зеленого цвета, но, когда он перед ней остановился, тут же стала мальвовой.

– А она…

– Тебя она только очистит, чего ты так боишься?

– Я не хочу меняться.

Дед Джульетты не рассмеялся.

– Это ошибка, – сказал он загадочно. Безоговорочно ткнул пальцем в сторону будки, и человек из 1888-го вошел. Будка тут же провернулась в нише, ушла в пол и громко издала звук «з-и-и-и-з-з-з». Когда она поднялась, повернулась и раскрылась, Джек вывалился с ужасно растерянным видом: длинные бачки уже аккуратно подстрижены, щетины как не бывало, волосы – на три оттенка светлее, пробор – на левой стороне, а не посередине. Из одежды все те же длинное темное пальто с каракулевой подбивкой, темный костюм с белым воротником и черным галстуком (с заколкой в виде подковы), но выглядело теперь все новее и, разумеется, незапачканным; возможно, синтетика по образцу его одежды.

– Другое дело! – сказал дед Джульетты. – Разве так не лучше? Хорошее очищение всегда приводит мысли в порядок. – И вошел в другую будку, откуда спустя миг показался уже в мягком бумажном джемпере, сплошном от шеи до пят. Дед Джульетты направился к двери.

– Куда мы? – спросил омоложенного деда человек из 1888-го.

– Хочу тебя кое с кем познакомить, – ответил он, и Джек заметил, что теперь тот шевелит губами. Но решил не комментировать. Наверняка всему было свое объяснение.

– Я отведу тебя пешком, если обещаешь не восторгаться слишком громко. Город хороший, но я здесь живу, а туризм, если честно, – это скучно.

Джек не ответил. Дед принял молчание за согласие.

И они пошли пешком. Джека ошеломлял один уже вес города. Он был очевидно обширным, массивным и ужасно чистым. Словно сбылась его прежняя мечта об Уайтчепеле. Джек справился о трущобах, о ночлежках. Дед покачал головой:

– Давно уж нет.

Значит, все получилось. Реформы, ради которых он отдал свою бессмертную душу, – они свершились. Он зашагал веселее, помахивая саквояжем. Но через пару минут снова замедлился: на улицах не было видно ни души.

Только сияюще чистые здания и дороги, которые убегали без цели и внезапно упирались в тупики, будто строители решили, что люди умеют внезапно пропадать и появляться в другом месте – а зачем тогда тратить силы и достраивать дорогу от начала до конца?

Земля была металлической, небо казалось металлическим, со всех сторон нависали здания – безликий этюд с плоскостями, исполненный в бесчувственном металле. Человеку из 1888-го стало ужасно одиноко, словно все, что он делал в жизни, неизбежно отчуждало от тех самых людей, кому он желал помочь.

Когда он только попал в Тойнби-Холл и преподобный Барнетт