Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

одежды грудь, точно хотела покормить несчастное создание своим молоком. Выражение её лица было трудноразличимым – возможно, у художника дрогнула рука или возраст манускрипта и пыль затенили её черты эффектом лёгкой дымки. Ведьма глядела на зверька, точно мать на несчастного ребёнка. В её взгляде, обращённом будто внутрь себя, сквозила глубокая печаль… или что-то ещё. Но положение её ног не сочеталось с этим тихим чувством: она попирала узкую полоску земли весьма уверенно, и это было заметно, несмотря на серебряные башмачки – как раз и они изначально привлекли внимание Бока, поскольку сияли, как королевские монеты. Более того, стопы ведьмы были развёрнуты врозь. В профиль они выглядели как зеркальные отражения друг друга – каблуки сведены вместе, а носки направлены в противоположные стороны, как в балетной позиции. Платье было бледно-голубого цвета, как небо на рассвете. По насыщенным оттенкам красок Бок догадался, что этот манускрипт, возможно, не открывали уже несколько столетий.

Сюжетно или даже телеологически этот образ был своеобразным гибридом мифов о сотворении Животных. Вот воды потопа – неважно, восходят они к легендам о Лурлине или Безымянном Боге, наступает вода или идёт на спад. Вмешалась ли Кумбрийская ведьма в предначертанную судьбу животных или, напротив, помогла исполнить жребий? Бок не мог прочитать текст – письмена были слишком древними и витиеватыми, – но, возможно, этот манускрипт подтверждал сказание о том, что Кумбрийская ведьма своим заклинанием даровала Животным речь, память и способность к состраданию. А может, напротив, с блеском его опровергал. Как ни взгляни, даже по иллюстрации было заметно характерное для мифов свойство впитывать в себя разные повествовательные мотивы. Может быть, эта картина была апокрифическим предположением обеспокоенного монаха-художника об ещё одном возможном способе крещения Животных. Что, если они получили свои силы из молока Кумбрийской ведьмы? Были крещены через грудное вскармливание?

Однако размышления о символах в искусстве не были стезёй Бока. Ему и с ячменём-то хватало мороки – с его удобрениями и вредителями. Похоже, Боку оставалось только поступить немыслимым образом: передать манускрипт доктору Дилламонду. На случай, если это открытие представляет какую-то ценность.

«А может, – думал Бок, спеша на встречу с Эльфабой, после того как надёжно спрятал манускрипт в глубоком кармане накидки и тайком вынес из библиотеки Трёх Королев, – может быть, Ведьма вовсе не кормила утопленное существо, а убивала его? Приносила в жертву, чтобы остановить потоп?»

Нет, всё-таки искусство оставалось за гранью его понимания.

Он столкнулся с матушкой Клатч на базаре и упросил её передать записку Эльфабе. Добрая женщина как будто стала к нему теплее, чем раньше; быть может, Галинда обсуждала его с компаньонкой и пела ему дифирамбы?

Эльфабу, прыгучую зелёную фасолинку, он увидел впервые с момента возвращения в Шиз. Она появилась в кафе, как всегда, точно ко времени – в сером, почти бесцветном платье, похожем на саван призрака, в мешковатой кофте с обтрёпанными рукавами, держа в руке мужской зонт – большой, чёрный, в сложенном виде похожий на копьё.

Эльфаба неграциозно плюхнулась на стул и впилась глазами в свиток – тот как будто заинтересовал её гораздо больше, чем сам Бок. Однако толкование друга она всё же выслушала – и сочла его притянутым за уши.

– Почему ты так уверен, – скептически спросила она, – что это не королева фей Лурлина?

– Ну, как видишь, здесь нет никаких символических атрибутов волшебства. Где же золотой ореол волос? Грация? Прозрачные крылья? Волшебная палочка?

– Заметнее всего эти серебряные башмачки. – Эльфаба надкусила сухую галету.

– Не похоже, будто персонаж на этой картинке героический – ну, понимаешь, не получается такой портрет матери-основательницы. Эта фигура скорее реагирует на обстоятельства, нежели действует. Да и вид у неё несколько растерянный, тебе не кажется?

– Ты слишком долго болтаешься с Кроупом и Тиббетом, возвращайся лучше к ячменю, – посоветовала она, пряча находку в карман. – Пускаешься в высокопарные разглагольствования. Однако я отдам свиток доктору Дилламонду. Он, знаешь, совершил уже целую серию открытий. Эта штука с противоположными линзами дала ему целый мир корпускулярной архитектуры. Он однажды предложил мне взглянуть, но я смогла разобрать только общий абрис: движение, импульс, цвет. Дилламонд очень взволнован. Сейчас главная проблема скорее в том, что он не может ни на чём остановиться. Нет какого-то конечного промежуточного результата. Я думаю, он вплотную подошёл к основанию совершенно новой отрасли знаний, и каждый день его открытия вызывают сотню новых вопросов. Клинических, теоретических, гипотетических, эмпирических – даже онтологических, в какой-то степени. Профессор допоздна засиживается в лаборатории, почти не спит. Когда мы задёргиваем шторы на ночь, то видим у него в кабинете свет.

– Он ещё что-нибудь от нас требует? У меня осталось всего два дня в библиотеке, а потом начнётся учёба.

– Я не могу заставить его сосредоточиться на списках. Думаю, он просто собирает воедино всё, что у него есть.

– А как там Галинда? – спросил Бок. – Раз уж с академическим шпионажем временно покончено. У неё всё хорошо? Она спрашивала обо мне?

Эльфаба, наконец, взглянула ему в лицо.

– Нет. Галинда ничего о тебе не говорила. Ты не особо заслуживаешь того, чтобы давать тебе надежду, но я всё же добавлю: она и со мной практически не беседует. Она в глубокой хандре.

– Когда я снова увижу её?

– Это так важно? – Она слабо улыбнулась. – Бок, неужели она так много для тебя значит?

– Она – весь мой мир, – ответил он.

– В таком случае твой мир довольно мал.

– Нельзя критиковать размер чужого мира. Я ничего не могу с этим поделать, не могу это остановить и тем более не могу отрицать.

– Наверное, стоило бы сказать тебе, что ты выглядишь очень глупо, – вздохнула Эльфаба, допивая последний глоток остывшего чая. – Что потом ты будешь вспоминать это лето со стыдом. Она, может, и прелестна, Бок… Нет, она и правда прелестна, тут я с тобой согласна. Но ты стоишь дюжины таких, как она.

Увидев его потрясённое выражение лица, Эльфаба всплеснула руками.

– Нет, не в том смысле, что для меня! – поспешно добавила она. – Я не про себя говорила! Только не этот страдальческий взгляд!

Однако Бок всё-таки не до конца ей поверил. Эльфаба торопливо похватала свои вещи и выскочила из кафе, напоследок с грохотом опрокинув плевательницу и проткнув своим большим зонтом чью-то газету. Она ринулась напрямик через Вокзальную площадь, не глядя по сторонам, и её чуть не сбил старый Вол на громоздком трёхколёсном велосипеде.

7

Когда Бок в следующий раз увидел Эльфабу и Галинду, ему было уже не до романтики. Это случилось в маленьком треугольном парке у ворот Крейг-холла. Он просто проходил мимо, опять-таки случайно, – на этот раз с Авариком. Ворота распахнулись, и оттуда вылетела белая, как мел, матушка Вимп, хлюпая носом, а за