Опасные видения - Коллектив авторов

На секунду Чайб видит ее сбоку и замечает намек на тот хищный облик, который Мариам обретет в ее возрасте. Сейчас у Мариам нежный орлиный профиль: «изгиб меча любви», прозвал ее нос Чайб. Дерзкий, но прелестный. Однако мать больше напоминает старого чумазого орла. А в чертах тети орлиного мало, но зато есть что-то верблюжье.

Чайб гонит прочь эти нелестные, даже крамольные сравнения. Но не может прогнать прочь собравшихся вокруг троих бородатых и немытых мужчин в балахонах.

Чайб улыбается, но говорит:

– Не помню, чтобы вас приглашал.

Они смотрят отсутствующе, потому что для них скорострельный лос-анджелесский диалект английского – тарабарщина. Абу (самое распространенное имя египтян в Беверли-Хиллз) хрипло произносит столь древнюю клятву, что ее знали даже мекканцы времен до Мохаммеда. Сжимает кулак. Другой араб подходит к картине и заносит ногу, чтобы пнуть.

И тут мать Мариам на себе узнает, что стоять в каноэ так же опасно, как на спине верблюда. Даже хуже, потому что все трое не умеют плавать.

Как не умеет и араб среднего возраста, напавший на Чайба, только чтобы обнаружить, что его жертва уворачивается, а потом отправляет его в озеро пинком под зад. Один молодой человек бросается на Чайба; второй пинает картину. Но оба замирают, услышав верещанье трех женщин и увидев их в воде.

Затем оба подбегают к берегу озера, где тоже оказываются в воде не без помощи Чайба, толкнувшего их обоих в спину. Болгани поблизости слышит, как все шестеро кричат и барахтаются, и подбегает к Чайбу. Тот уже начинает волноваться, потому что Мариам с трудом остается над водой. Ее ужас – неподдельный.

Чего Чайб не понимает, так это зачем они продолжают спектакль. Их ноги наверняка стоят на дне, здесь глубина – им до подбородка. И несмотря на это, кажется, что Мариам вот-вот утонет. Как и остальные, но они-то его не волнуют. Он должен спасти Мариам. Но тогда придется переодеваться перед тем, как пойти на выставку.

При этой мысли он громко смеется – и еще громче, когда за женщинами в воду бросается болгани. Чайб забирает свою картину и уходит хохоча. Но раньше, чем добирается до Центра, мрачнеет.

– И почему Дедуля всегда прав? Почему так хорошо меня знает? Неужели я ветреный, слишком поверхностный? Нет, я не раз был влюблен по уши. Что поделать, если я люблю Красоту – а всем красам, которых я люблю, Красоты не хватает? Слишком уж у меня взыскательный глаз; слишком глух к зову сердца.

Избиение внутреннего голоса

Вестибюль (один из двенадцати), куда входит Чайб, спроектировал Дедуля Виннеган. Посетитель попадает в длинную изгибающуюся трубу с зеркалами, установленными под разными углами. В конце коридора он видит треугольную дверь. Сначала кажется, она такая маленькая, что в нее не пролезет никто старше девяти лет. Из-за иллюзии посетитель чувствует себя так, будто поднимается по стене. В конце трубы он уже уверен, что стоит на потолке.

Но дверь все растет, пока не становится огромной. Комментаторы предполагали, что этот коридор – символическое представление архитектора о вратах в мир искусства. Надо встать на голову, прежде чем проникнуть в страну эстетических чудес.

Войдя, сначала посетитель думает, что гигантский зал вывернут наизнанку или перевернут. Голова кружится все больше. Пока не сориентируешься, дальняя стена кажется ближней. Многие не могут привыкнуть и сбегают, пока их не стошнило или они не упали в обморок.

По правую руку – вешалка для шляп с надписью: СВОЮ ГОЛОВУ ОСТАВЛЯЙТЕ ЗДЕСЬ. Каламбур Дедули, который всегда заводит шутку слишком далеко, на вкус большинства. Если Дедуля заходит за границы словесного хорошего вкуса, то его праправнук перегибает палку в картинах. Выставлялись тридцать из его творений, включая последние три из Собачьей серии: «Собачья звезда», «Пёс-чанка» и «Песья пьеса». Рескинсон с его последователями грозятся, что их вырвет. Лускус со свитой восхваляет, но сдержанно. Лускус велел им не торопиться, пока он не переговорит с юным Виннеганом. Фидо-репортеры снимают и интервьюируют обоих, стараясь разжечь склоку.

Главный зал – огромная полусфера со светлым потолком, который сменяет весь спектр цветов каждые девять минут. Пол – огромная шахматная доска, а в центре каждого поля – лица корифеев разных искусств. Микеланджело, Моцарт, Бальзак, Зевксис, Бетховен, Ли Бо, Твен, Достоевский, Фармисто, Мбузи, Купель, Кришнагурти и так далее. Десять полей оставлены безликими, чтобы будущие поколения вписали своих кандидатов на бессмертие.

Нижняя часть стены расписана фресками, изображающими важные события в жизни творцов. Вдоль изгибающейся стены стоят девять сцен, каждая посвящена своей музе. На выступе над каждой сценой – гигантская статуя соответствующей богини. Все они обнаженные и фигуристые: огромные груди, широкие бедра, прочные ноги, словно скульптор воображал их богинями земли, а не уточненными интеллектуалками.

Лица исполнены в духе гладких безмятежных ликов классических древнегреческих статуй, но у губ и глаз тревожное выражение. Губы улыбаются так, будто того гляди оскалятся. Глаза – глубокие и зловещие. «Не продавай меня, – говорят они. – А иначе…»

Все сцены накрыты полусферами из прозрачного пластика с такой акустикой, что люди вне нее не слышат того, что творится внутри, и наоборот.

Чайб пробирается через шумную толпу к сцене Полигимнии – музы, в чью власть входит живопись. Он минует сцену, где стоит Бенедиктина, изливая свое свинцовое сердце в алхимии золотых нот. Она видит Чайба и умудряется обжечь его взглядом, одновременно улыбаясь своим слушателям. Чайб не обращает на нее внимания, но замечает, что она сменила платье, порванное в баре. Еще он видит множество полицейских вокруг здания. Вроде бы посетители не во взрывном настроении. Скорее счастливом, пусть и бурном. Но полиция знает, как обманчив этот вид. Одна искра…

Чайб минует сцену Каллиопы, где импровизирует Омар Руник. Доходит до Полигимнии, кивает Рексу Лускусу, который машет в ответ, и ставит на сцену свою картину. Она называется «Избиение младенцев» (подпись: «Собака на сене»).

На картине изображается хлев.

Этот хлев – грот со сталактитами любопытной формы. Свет, преломляющийся (или дробящийся) в пещере, – чайбовский красный. Он пронизывает все в картине, удваивает мощность и зазубренно лучится наружу. Зритель, двигаясь вдоль картины, чтобы окинуть взглядом ее всю, может разглядеть на ходу множество слоев света, проблески фигур за внешними фигурами.

На заднем плане в хлеву – коровы, овцы и лошади. Кое-кто из них в ужасе смотрит на Марию и младенца. У других разинуты рты – похоже, они пытаются предупредить Марию. Чайб обратился к легенде, согласно которой в ночь рождения Христа звери в яслях заговорили друг с другом.

Иосиф, усталый старик,