Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

– Странно, правда? Я думала, все манникинцы крошечные. Но она нормального роста. То есть и они бывают разные, стало быть. Чем тебя так печалит, что она зелёная? Может быть, её цвет и тебе на пользу пойдёт. Это уж как ты сама поймёшь. Ты притворяешься, будто всё на свете знаешь, Галинда, а мира-то и не видела, какой он есть. Я думаю, получилось забавно. Ну а почему нет? Почему нет?

– Не тебе решать, как мне познавать мир, матушка Клатч!

– Нет, конечно, моя дорогая, – согласилась матушка Клатч, – это всё ты сама устроила. Я-то что, я всегда к твоим услугам.

Пришлось Галинде уняться. Короткий разговор с мадам Моррибль накануне вечером тоже закончился ничем. Галинда пришла в точности к назначенному времени, нарядившись в крапчатую юбку из морфелина и кружевной лиф – образ, как она представляла себе со стороны, в багряных тонах заката и синих оттенках полуночи. Мадам Моррибль пригласила её в приёмную, где у растопленного камина располагались несколько кожаных кресел и диван. Глава разлила по чашкам мятный чай, а на десерт был подан засахаренный имбирь, завёрнутый в листья жемчужницы. Она предложила Галинде сесть, но сама осталась стоять у камина с выжидающим видом, точно охотник в засаде.

В традициях наслаждения роскошью, принятых в высшем свете, вначале они молча пили чай со сладостями. За время трапезы Галинда отметила, что мадам Моррибль напоминает рыбу не только лицом, но и одеждой: её свободный кремовый фоксиль ниспадал, расширяясь от высокого оборчатого выреза до плотной сборки на уровне колен, как огромный воздушный пузырь, и ниже спускался аккуратными складками до самого пола. Она выглядела как гигантский важный карп. И к тому же самый обычный тупой карп, даже не говорящий.

– Вернёмся к вашей матушке, дорогая. Я жажду услышать о причинах, по которым она не способна приглядывать за общей спальней.

Свой рассказ Галинда продумывала весь день.

– Видите ли, мадам Глава, я не хотела говорить об этом публично, но… Матушка Клатч ужасно неудачно упала прошлым летом, когда мы устроили пикник в Пертских холмах. Она потянулась за побегом дикого горного тимьяна и сорвалась со скалы. Несколько недель она пролежала в коме, а очнувшись, вообще ничего не помнила о несчастном случае. Если спросить её об этом, она искренне не поймёт, о чём толкует собеседник. Амнезия после травмы.

– Ясно. Звучит весьма утомительно для вас. Но чем же этот несчастный случай не даёт ей выполнять предложенную мной работу?

– Она стала сильно… путаться. Периодически матушка Клатч путает живое с неживым. Она может долго сидеть и беседовать, например, со стулом, а потом ещё и нам его историю перескажет. Его стремления, его сомнения…

– Его радости, его печали, – подхватила мадам Моррибль. – Поистине необычно. Духовная жизнь мебели. Я никогда о таком не слышала.

– Однако, как бы глупо это ни выглядело подчас и сколько бы мы ни веселились над возникающими курьёзами, естественные следствия этой редкой болезни вызывают куда большую тревогу. Мадам Моррибль, я вынуждена открыть вам: матушка Клатч иногда забывает, что люди вокруг неё тоже живые. Или животные. – Галинда помолчала. – Или даже Животные.

– Продолжайте, дорогая.

– Я ещё ладно, ведь матушка Клатч всю мою жизнь заботилась обо мне, и я хорошо её знаю. Я выучила её привычки. Но порой она может забыть, что другой человек находится с ней в одной комнате, или нуждается в её внимании, или даже что он живой. Однажды во время уборки она повалила шкаф на слугу, сломав бедняге спину. И даже не заметила его криков, хотя всё это произошло у неё на глазах. Она складывала ночные рубашки и общалась с вечерним платьем моей матери, задавая ему всевозможные дерзкие вопросы.

– Какое интересное состояние, – сказала мадам Моррибль. – И, однако же, какое огорчение для вас.

– Я не могу позволить ей взять на себя ответственность за четырнадцать других девушек, – призналась Галинда. – Мне одной она проблем не доставит. Я ведь всё-таки люблю эту глупую старуху.

Мадам Моррибль спросила:

– А как насчёт вашей соседки? Вас не пугает угроза её благополучию?

– Я не желала делить комнату с соседкой. – Галинда взглянула прямо в немигающие, почти стеклянные глаза Главы. – Бедная манникинка, похоже, привыкла к жизни, полной невзгод. Либо она приспособится, либо, как я предполагаю, подаст вам прошение о переселении в другую комнату. Если, конечно, вы не сочтёте своим долгом переселить её ради её же безопасности.

Глава парировала:

– Я полагаю, если мисс Эльфаба не сможет жить в тех условиях, которые мы готовы ей предоставить, она покинет Крейг-холл по собственному желанию. А как по вашему мнению?

Это «мы» во фразе «мы готовы ей предоставить» прозвучало с намёком, словно мадам Моррибль втягивала Галинду в какой-то заговор. Они обе это понимали. Галинда хотела бы каким-то образом отстоять свою независимость, но это было почти невозможно в семнадцать лет и спустя лишь несколько часов после унизительного одиночества в Главном зале. Она не знала, что не устраивает мадам Моррибль в Эльфабе, помимо её внешности. Но за всей затеей явно что-то крылось. Что же? Галинда чувствовала: это отношение по природе своей неправильно.

– Так что вы думаете, дорогая? – переспросила мадам Моррибль, немного наклонившись вперёд, точно рыба, изогнувшаяся в прыжке и на миг застывшая в воздухе.

– Ну, конечно, следует делать то, что в наших силах, – высказалась Галинда как можно более обтекаемо. Но самой себе она тоже показалась рыбой, которая попалась на искусно наживлённый крючок.

Из тени приёмной появился живой механизм около трёх футов высотой: болванка из полированной бронзы с идентификационной пластиной спереди. На пластине было написано витиеватым шрифтом: «Механический человек от Смита и Тинкера». Заводной слуга собрал пустые чашки и шумно укатился прочь. Галинда не заметила, как долго он стоял в углу, и потому не могла сказать, что именно он слышал из их разговора. Однако заводные механизмы ей никогда не нравились.

Соседка, по мнению Галинды, страдала тяжелейшей формой читательского запоя. Она была слишком костлявой, чтобы сворачиваться в клубок, и вместо этого скрючивалась пополам, уткнув забавный острый (и зелёный!) нос в затхлые страницы очередной скучной книги. Во время чтения она машинально теребила свои длинные волосы, наматывая отдельные пряди на пальцы, тонкие, как веточки, – практически сплошь одни кости. Волосы её, однако, всегда выпрямлялись обратно, едва она их выпускала. Была некая странная, немного пугающая красота в этой блестящей, как шкура молодого здорового животного, чёрной копне. Чёрный шёлк. Тонкие кофейные струи. Ночной дождь. Галинда, в целом не питавшая склонности к метафорам, находила волосы Эльфабы восхитительными, особенно на фоне общего уродства соседки.

Они не особо