Опасные видения - Коллектив авторов

– Черт, – говорит Лу, – а меня никто не учил, где искать. Выхожу на улицу – и фрелки сами меня чуют. Я их вижу за половину Пикадилли. А здесь что, только чай наливают? Где тут можно выпить?

Бо ухмыляется:

– Мусульманская страна, помнишь? Но в конце Цветочного пассажа куча маленьких барчиков с зелеными дверями и мраморными стойками, где наливают литр пива где-то за пятнадцать центов в лирах. И там же стойки с жаренными в жире жуками и сэндвичами со свиными потрохами…

– А вы когда-нибудь замечали, как фрелки обожают это дело? Я имею в виду выпивку, не… свиные потроха.

И пошли успокаивающие байки. Заканчиваем мы на байке про фрелка, кому хотел навалять спейсер, а он объявил: «Я люблю две вещи. Одна – спейсеры; вторая – хорошая драка…»

Но они только сглаживают. Они ничего не лечат. Теперь даже Мьюз знает, что на этот день мы разделимся.

Дождь прекращается, и мы едем на пароме по Золотому Рогу. Келли сразу выясняет насчет площади Таксим и Истикляля, так мы узнаем про долмуш – как мы поняли, это такси, только едет по маршруту и набирает по дороге много народу. И дешево.

Лу двигает по мосту Ататюрка посмотреть виды Нового города. Бо решает узнать, что такое на самом деле Долмабахче; а когда Мьюз узнает, что здесь можно попасть в Азию за пятнадцать центов – лира и пятьдесят курушей, – ну, Мьюз решает двинуть в Азию.

Я сворачиваю через столпотворение машин в начале моста, мимо серых обтекающих стен Старого города, под трамвайными проводами. Бывают времена, когда крики и развлекуха не заполняют вакуум. Бывают времена, когда просто надо пройтись в одиночестве, потому что в одиночестве так больно.

Я иду по мелким улочкам с мокрыми ослами, мокрыми верблюдами, женщинами в паранджах и по большим улицам с автобусами, мусорными корзинами, мужчинами в деловых пиджаках.

Одни таращатся на спейсеров, другие – нет. Кое-кто таращится или не таращится по-особому, и спейсер это распознает уже через неделю после выпуска из учебки в шестнадцать лет. Я иду по парку, когда ловлю ее взгляд. Она видит, что я вижу, и отворачивается.

Я шлепаю по мокрому асфальту. Она стоит под аркой маленькой и пустой скорлупы мечети. Когда я прохожу мимо, она выходит во дворик среди пушек.

– Прошу прощения.

Останавливаюсь.

– Вы не знаете, это церковь Святой Ирины? – У ее английского очаровательный акцент. – Я забыла путеводитель дома.

– Простите. Тоже не из местных.

– А. – Она улыбается. – Я из Греции. Решила, вы из Турции, с такой смуглой кожей.

– Из американских индейцев, – я киваю. Ее очередь.

– Ясно. Я только что поступила в университет в Стамбуле. Ваша форма, она означает, что вы… – И через паузу все гадания кончаются: – Спейсер.

Мне неловко.

– Ага. – Сую руки в карманы, ерзаю ступнями в ботинках, облизываю третий с конца левый зуб – в общем, все, что полагается делать, когда тебе неловко. «Ты так возбуждаешь, когда так выглядишь», – говорил мне один фрелк. – Ага, спейсер, – говорю слишком резко, слишком громко, и она тут же подскакивает.

Ну и теперь она знает, что я знаю, что она знает, что я знаю, и я гадаю, как мы разыграем нашу прустовскую сцену.

– Я турчанка, – говорит она. – Не гречанка. Я не только что поступила. Я уже аспирантка по истории искусства. Что мы только ни придумываем для незнакомцев, чтобы защитить свое эго… Зачем? Иногда мне кажется, что у меня очень маленькое эго.

Это одна стратегия.

– Далеко живешь? – спрашиваю я. – И какая сейчас ставка в турецких лирах?

А это другая.

– Я не могу заплатить. – Она запахивает дождевик. Очень красивая. – Я бы не против. – Пожимает плечами и улыбается. – Но я… из бедных студенток. Не из богатых. Если хотите развернуться и уйти, не обижусь. Но немножко расстроюсь.

Я остаюсь. Думаю, она все-таки назовет цену немного погодя. Не называет.

И это третья.

Я спрашиваю себя: «А на черта тебе вообще деньги-то?» – как тут ветер стряхивает воду с большого кипариса.

– Все это, по-моему, очень грустно. – Она утирает капли с лица. Ее голос надламывается, и на миг я приглядываюсь к полоскам воды на ее лице. – По-моему, очень грустно, что вас приходится менять, чтобы сделать спейсерами. Если бы не пришлось, тогда бы мы… Если бы спейсеров никогда не было, мы бы не смогли… быть такими, какими есть. Вы изначально были мужчиной или женщиной?

Очередной душ с дерева. Я смотрю в землю, так что капли стекают мне за воротник.

– Мужчиной, – отвечаю я. – Это неважно.

– Сколько вам? Двадцать три, двадцать четыре?

– Двадцать три, – вру я. Рефлекс. Двадцать пять, но чем моложе тебя считают, тем больше платят. Но мне же и не сдались ее чертовы деньги…

– Значит, угадала. – Кивает. – Большинство из нас эксперты по спейсерам. Вы уже заметили? Наверное, нам некуда деваться. – Она смотрит на меня широкими черными глазами. В конце концов быстро моргает. – Из вас получился бы красивый мужчина. Но теперь вы спейсер, строите цистерны для хранения питьевой воды на Марсе, программируете горнодобывающие компьютеры на Ганимеде, обслуживаете ретрансляторные вышки на Луне. Изменение… – (Фрелки – единственные, от кого я слышу слово «изменение» с таким интересом и сожалением.) – Кажется, можно было бы найти и какое-то другое решение. Другой способ, чтобы не кастрировать вас, не превращать даже не то что в андрогинов, а в существ, которые…

Я кладу ей руку на плечо, и она замолкает так, будто я ее ударил. Оглядывается, нет ли кого рядом. И тогда медленно, так медленно поднимает свою руку к моей.

Я свою убираю.

– Которые что?

– Они могли бы найти другой способ. – Теперь обе ее руки в карманах.

– Могли бы. Да. Там, за ионосферой, детка, столько радиоактивного излучения для наших драгоценных гонад, что хочешь не хочешь, а надо что-то делать, чтобы жить круглосуточно – на Луне, на Марсе, на спутниках Юпитера…

– Могли бы придумать защитные костюмы. Могли бы дальше исследовать биологическую инженерию…

– Демографический взрыв, – напоминаю я. – Не, им и так нужен был только повод, чтобы поуменьшить число детей – особенно больных.

– Ах да. – Она кивает. – Мы все еще боремся с неопуританской реакцией на сексуальную свободу двадцатого века.

– Нормальное было решение. – Я ухмыляюсь и хватаю себя за пах. – Меня устраивает. – Сам не знаю, почему это выглядит настолько неприличней, когда так делает спейсер.

– Прекратите, – отрезает она, отодвигаясь.

– А что такое?

– Прекратите, – повторяет она. – Не надо так