Вегетация - Иванов Алексей Викторович

— Ведьма тоже сбежала, а «спортсменов» я за ней отрядил, но без оружия, — тотчас деловито отрапортовал Фудин. — Им срок — до темноты.

— Ну-ну, — скептически сказал Егор Лексеич.

— Они знают, где Ведьма спрятаться хочет, — поясняя, добавил Фудин.

Егор Лексеич тяжело развернулся лицом к своим людям.

— Я вот одного только, голуби, понять не могу, — с чувством произнёс он. — Как можно такими долбоёбами быть?

Бригада молчала. Алёна, послюнявив платок, вытирала у Костика со лба засохшую кровь. Фудин ел Егора Лексеича глазами.

— Ну простенькое же задание — взять и привезти Бродягу!.. — Егор Лексеич развёл руки в картинном бессилии. — Как можно всё на ровном месте просрать, а? Ну что за мудачьё? Кто вот Митрия охранял, признавайтесь?

— А чё, дак я охранял, — неохотно признался Костик, отстраняя мать.

— И-и-и?!..

— Дак они уговорились на рывок! — закричал Костик и ткнул пальцем в Серёгу: — Он там со всеми шептался! Я-то чё сделаю? Я один, а их четверо!..

— Смотри, Егора, как его ударили! — сурово сказала Алёна, трогая Костику лоб. — Убить вообще могли, нелюди!

Серёгу словно окатило ледяной водой — Костик заложил его с потрохами, но Егор Лексеич, похоже, теперь уже не принимал Серёгу в расчёт.

— И ты с братьями сдриснуть хотела? — Егор Лексеич вперился в Маринку.

Маринка не отвечала, кусая губы.

— Она отказалась, — глухо ответил за неё Серёга.

Егора Лексеича раздувала злоба на племянницу.

— А всё равно ведь знала, сучка мелкая, что Митрий мотанётся, и никому не стуканула, да? Хуй тебе в рот, дядя Гора, да?

— Ты в меня стрелял, — почти прошептала Маринка.

— Я тебя учил, дура! — Егор Лексеич будто вырвал эти слова из сердца; он и сам сейчас верил, что лишь учил Муху, а не подставлял. — А ты меня кинула?!

Серёга угрюмо шагнул вперёд, загораживая Маринку:

— Харэ бугровать, Лексеич. Отъебись от неё.

— О, гляжу, тут банда нарисовалась? — оскалился Егор Лексеич.

— Шмальни его, дядя Егор! — азартно крикнул Костик, надеясь руками бригадира избавиться от соперника.

— Завали ебало! — рявкнул на Костика Егор Лексеич.

Он звериным чутьём ловил, когда его пытаются использовать.

— Пусть Митяй уходит, — Серёгу трясло; он понял, что Митя был прав — Егор Лексеич похоронит его здесь. — Хватит тебе «вожаков», которых Митяй вчера наметил! Нажрись наконец, Лексеич! И племяшку не трогай!

— Ох, парень, трону… — простонал Егор Лексеич, будто сам изумлялся глубине своего гнева. — Ох ведь трону…

Тронуть он не успел.

Из ракетной шахты донёсся протяжный скрежет, непохожий на прежнее громыхание. Харвер, что висел на стене колодца, запутавшись одной ногой в арматуре, зашевелился по-другому — более осмысленно, что ли. Он перестал скрести бетонный край шахты, а загнул и опустил суставчатую ручищу, будто сунул куда-то. Егор Лексеич поневоле встревоженно шагнул к жерлу колодца — он должен был разобраться, что такое странное там происходит.

Зрелище поразило его — да и не только его. Как волк, попавший в капкан, отгрызает себе лапу, чумоход отгрызал себе ногу, чтобы освободиться. Чокер, жужжа и клацая, кусал и выдирал подвижные сегменты стопы, застрявшей в переплетениях исковерканной монтажной лестницы. Обломки с плеском падали вниз, в бризол. Компьютер комбайна не придумал бы столь зверского способа вырваться на волю. На подобное был способен лишь человек.

Конечно, харвером управлял Митя. Никто не мог видеть его сейчас, но это и к лучшему: прежнего Мити больше не существовало. Он лежал в тёмной кабине, оплетённый мицелием и зеленью, будто на хирургической операции, когда в сосуды и в трахею вводятся трубки жизнеобеспечения. Жил уже не он, порезанный ножом и пробитый пулей: жил тот организм, что подчинил себе чумоход. Теперь он принял в себя и Митю — а Митя принял его. Митя ощущал машину как собственное тело: ноги харвера были его ногами, манипуляторы — его руками, радары были зрением, компрессоры и поршни — мускулатурой, а дизель и генератор — сердцем. Митя осознавал себя ясно и чётко, понимал, что с ним случилось, но сожалений не испытывал и о Серёге с Мариной не думал. Он должен был решить главную задачу — устранить угрозу. Защитить лес.

С надсадным железным шорохом чумоход наконец вынул из ловушки свою искалеченную ногу — так извлекают гарпун. Вместо стопы висели шланги гидравлики и провода. И замшелый, заплесневелый чумоход полез из ракетной шахты наружу — будто в недрах земли ожило какое-то окаменевшее ископаемое, древний ракоскорпион, и теперь выползает на поверхность.

Егор Лексеич сориентировался мгновенно. Для него чудес в мире не было, и сейчас тоже нечему изумляться. Митрий приручил чумоход. Молодец, гадёныш!.. Но харвестер — самый сильный и опасный зверь в этих чащобах, и справиться с ним, чтобы не убить водителя, может лишь другой харвестер. Егор Лексеич кинулся к своему комбайну. Что ж, хищник — против хищника.

А бригада разбегалась от мотолыги в разные стороны.

Горел закат, и пустырь с ракетными шахтами заливало жарким красным светом. Два комбайна шагали друг на друга, поднимая раззявленные клешни. Взвыли циркулярные пилы на манипуляторах. Митя первым нанёс удар, и Егор Лексеич встретил его локтем своей ручищи. Обе машины сблизились и закружились, изгибая корпуса и переступая множеством ног, будто их властно затягивало в одну воронку. Со стороны казалось, что комбайны танцуют вальс, но вместо музыки у них рёв дизелей, гул компрессоров, визг циркулярных пил, топот и лязг металла. Над движущимися машинами, точно в некоем камлании, угловато извивались ручищи с чокерами, скрещивались и ныряли в ударах.

Егор Лексеич не спешил атаковать, он хотел проверить Митрия. Опыт подсказывал ему, что Митрий — противник несложный: бьёт с силой, но глупо. Егор Лексеич не сомневался в своей победе. Он хотел увидеть Митрия, однако стёкла в кабине вражеского харвера ослепли от грязи, и за ними шевелилась какая-то дикая зелень, а не тень человека. Своим комбайном гадёныш владел, пожалуй, даже лучше, чем сам Егор Лексеич, пусть харвер у Митрия и хромал на покалеченную ногу, зато Егор Лексеич освоил приёмы сражения, которых Митрий не знал: неоткуда ему было знать, не наловчился ещё.

Митриева циркулярка пару раз полоснула харвер Егора Лексеича по боку, оставив глубокие разрезы в ситалле, но в целом её прямолинейные броски Егор Лексеич отводил коленом средней ноги. С чокером дело было сложнее: Митрий явно целил в кабину. Егор Лексеич отбивался длинной лапой — вертел её, складывал и расправлял, порой подставляя сустав под укус, чтобы чокер Митрия поломал зубы. Егора Лексеича колотило бешенство, оно отзывалось рывками и тряской машины, неточностью, судорогами, лишней суетой. Драке это не мешало, но будь такая возможность — Егор Лексеич перепрыгнул бы на харвер противника, выволок бы Митрия из кабины и расшиб бы ему морду.

А Митя, не шевелясь, лежал в своём зелёном колыхающемся гамаке, прошитый чужой ещё жизнью — почти невидимыми тончайшими корешками, жгутиками, волосками, гифами, жалами. Поединок харвестеров он наблюдал как бы внутри себя в стереоскопическом объёме: многообразно и сложно двигались две серебряные математические модели комбайнов, и одна из них — это он сам. Митя был спокоен. Он не дрался, а решал инженерную задачу — но не угадывал динамическую картину перемещений и трансформаций врага.

Харверы топтались на пустыре перед ракетной шахтой, крошили ногами бетонные обломки, толкали друг друга, резали циркулярками, били и грызли чокерами. Двигатели ревели; громыхали, как пустые бочки, ситаллические корпуса; визжала сталь. Гневно клубилась красная от заката мгла из поднятой пыли и бризоловых выхлопов, и в этой кровавой мгле клокотала и металась мезозойская битва промышленных ящеров.

Незачем было больше приваживать и заматывать противника, и Егор Лексеич попёр в атаку. Его циркулярка вскрыла борт у харвера Мити, нога подсекла ногу, и Митя промахнулся чокером, а чокер Егора Лексеича впился в пробоину и принялся со скрежетом глодать какой-то узел. Митя повернул машину — удобнее для нападения и не придумать, и тогда Егор Лексеич поднял переднюю часть своего комбайна на дыбы. Всей тяжестью он обрушился на харвер Мити и навалился сверху поперёк врага; длинные ноги свирепо пинали Митин харвер, с треском проламывая корпуса; циркулярку Мити вывихнуло, а рука с чокером бесполезно дёргалась в воздухе, словно кривлялась. Егора Лексеича, пристёгнутого ремнями, болтало в кресле, а Мите в опрокинутой кабине показалось, что у него растягиваются жилы. Два трёхкорпусных комбайна ворочались на краю шахты, будто борцы в удушающем захвате.