Вегетация - Иванов Алексей Викторович

Митя зашевелился, спрыгнул с капота мотолыги на рельсы и двинулся в лес — на тропу, что вела к ручью. Маринка проводила Митю взглядом.

— Дядь Гора, а чего он такой конченый? Ты ему что-то сказал, да?

— Да ничего особенного, Муха, — пренебрежительно усмехнулся Егор Лексеич. — Просто мозги ему вставил на место.

— Это как?

Егор Лексеич пожевал губами, словно примерялся к хорошей новости.

— Короче, Муха, никуда он от нас не уйдёт. Не вылечат его в городе. Будет здесь Бродягой. Готовься, после командировки начнём тебе бригаду собирать.

Маринка даже не поверила в такую ошеломительную удачу.

— Гонишь, дядь Гора! — еле выдохнула она.

Егор Лексеич скорчил наигранно безразличную физиономию:

— Ну, моё дело — прокукарекать, а там хоть не рассветай.

Маринка шёпотом завизжала, вскочила и кинулась целовать дядь Гору. Тот едва не опрокинулся на спину на своём стульчике и оттолкнул Маринку:

— Да отцепись ты!.. Налетела как ракета!..

Маринка послушно плюхнулась обратно у костра, глаза её сияли.

— И про Серёжку забудь, — добавил Егор Лексеич.

— А где он? — спохватилась Маринка.

— Я его к Алабаю послал. Он там себя за Митрия выдаст и притащит Алабая на засаду. Когда выполнит задание, я его выгоню.

— Что, совсем? — удивилась Маринка.

— Совсем. Шебутной он и бестолковый. Тебе ни к чему.

— Да и хрен с ним! — легко поддалась Маринка.

Сейчас всё в ней пело и кружилось, и Серёга казался ей совсем неважным. Его даже не жалко. Был — и сплыл. У неё теперь — Митька!

За плечом у Егора Лексеича появился Матушкин — небритый, несчастный, словно истрёпанный тоской и беспокойством.

— Лексеич, — глухо заговорил он. — Наталья не отзывается…

Егор Лексеич с трудом сообразил, о чём вообще речь.

— Позвони начальнику в Татлы… Спроси, нет ли её там…

Матушкин хотел, чтобы бригадир узнал о Талке у Геворга Арояна. Но Егору Лексеичу совершенно не понравилась идея дёрнуть Арояна по мелочи. Не такое у них сотрудничество, чтобы размениваться.

— Витюра, иди на хуй, — устало ответил Егор Лексеич и, кряхтя, поднялся из кресла. — Всё, братва! — объявил он. — Пора спать!

И перрон, и станцию, и лес с дальней горой уже затянули сумерки.

Маринка так разволновалась от перспектив, что сна у неё не было ни в одном глазу. Она расшевелила костерок и села поближе к огню. На её лице плясали синие блики. Она воображала свою будущую бригаду — нормальную, а не как у дядь Горы, и они все поедут на вездеходе куда-нибудь в глушь, и Митька отыщет новую рощу «вожаков», и все потом охренеют от красоты и удачливости молодой бригадирши… Маринка не заметила, что рядом тихо уселся широко улыбающийся Костик.

— Чё, бортанула Серого? — довольно спросил он.

— Отвали. — Ничего другого Маринка Костику уже давно не говорила, но Костика такое нисколько не напрягало.

— Возьми меня на свою бригаду бригадиром, — предложил он. — Я клёво командую, девкам нравится.

Маринка открыла рот, намереваясь сказать что-нибудь издевательское, но Костик вдруг ловко облапил её, схватив за грудь, и заткнул мокрым поцелуем. Маринка закашлялась и мощно рванулась прочь, отъехав на заду подальше от Костика. Костик стоял на коленях и плотоядно лыбился.

— С-сука!.. — прошипела Маринка, вытирая губы.

— Чё, понравилось? — спросил Костик.

Маринку скручивало от бешенства, но она растерялась.

— Я Митьке скажу, он тебе зубы выбьет! — пообещала она.

— Не выбьет! — Костик помотал башкой. — Он обсёрок городской.

— Он на Татлах за меня с автоматом даже на спецназовца попёр! — выдала Маринка. — Его только дядь Гора тормознул!

— Пиздишь! — Костик опять приближался. — Спецназ в бронежилетах!

— Ты-то не в бронежилете!..

Костик словно застрял на полпути.

— Чё сразу с пушки-то? — ухмыльнулся он. — Я же по-хорошему!..

А Митя в это время мылся на ручье, оттирая тёмный налёт под мышками, на сгибах рук и на шее. Он знал, что этот налёт — не грязь, а крохотная травка, что растёт из него, будто он сам стал фитоценозом. Ему было противно, однако приходилось мириться со своей новой природой — природой Бродяги. Что ж, кто-то обрастает щетиной, как зверь, а он — травой, как болотная кочка.

Натянув одежду на мокрое тело, Митя пошагал по тропе обратно. В лесу совсем стемнело, за кронами деревьев белой искрой вспыхивал и угасал месяц. Митя остановился. На тропе валялись миска, ложка и кружка — брошенные, будто кто-то решил, что больше они уже никогда ему не пригодятся. Митя озадаченно повертел головой и услышал неподалёку в чаще леса такой шум, словно там яростно трясли большой куст. И ещё услышал долгий хрип.

Митя ломанулся в заросли.

В смутной темноте, густо заплёсканной листвой деревьев, Митя еле разглядел зависшего в воздухе бьющегося человека. Это был Матушкин.

Матушкин залез на раскидистую липу, застегнул свой ремень на толстой ветке, изладил петлю, надел её на шею и соскользнул с ветки вниз. Он качался маятником на коротком ремне и молотил ногами по верхушкам папоротника; руками он вцепился в петлю на горле; его лицо почернело, а глаза жутко вытаращились. Он мог бы ухватиться за ветку над головой и подтянуться, чтобы спастись, но он не спасался. Он хрипел, задыхаясь, и умирал.

Митя белкой взвился на липу и метнулся на ветку с Матушкиным. Рыхлая селератная древесина не выдержала тяжести двух человек, и ветка с треском обломилась. Матушкин рухнул в пышные перья орляка, Митя — на него.

Хрип Матушкина перешёл в скулёж, потом в рыданья. Витюра ворочался в папоротнике, рвал его и подвывал, будто Митя отнял у него свободу:

— Отпусти, падла! Не хочу жить! Не хочу! Отпусти!..

Митя поднялся на ноги, за шкирку поднял болтающегося Матушкина и поволок сначала к тропе, потом к ручью. Там он несколько раз макнул Витюру мордой в воду и наконец выпихнул на бережок. Матушкин сел, хлюпая носом.

— Что с тобой? — спросил его Митя.

— Талка… — снова заплакал Матушкин. — Раненую прогнали… Я звоню — не отвечает… Что с ней?.. Я для неё… А она — Холодовского… Он сдох уже, а она про него… А я же всё ей… Лексеича прошу позвонить — посылает…

Митя понял безвыходность, в которую упёрся Матушкин, несчастный и всеми отвергнутый, понял его слепое отчаяние. Ему стало больно за Витюру.

— Всё равно так нельзя, Виктор, — сказал он.

Матушкин замотал головой, как от зубной боли:

— Не хочу жить… Повешусь… Одни сволочи вокруг…

— Послушай, Виктор, — Митя заговорил с Матушкиным, как с ребёнком, — ты же умный человек. Сильный. Надо преодолеть себя… Ну, не полюбила Наталья тебя — и ладно. Другая полюбит. У тебя ведь талант. Огромный талант. Ты так людей показываешь, что все изумляются. Ты — артист. Тебе в город надо. Там тебя оценят. Ты умеешь радость приносить…

Митя врал только наполовину. У Матушкина и вправду был талант. Он же, пожалуй, всех в бригаде изобразил или передразнил. Он не только точно улавливал пластику, мимику, жесты, но и подбирал реплики по характеру. За это его и колотили то и дело. Считали его шутки издёвкой, дурью, кривлянием. Конечно, уезжать в город Матушкину было бесполезно. Вряд ли бы он там хоть как-то пригодился. Но сейчас требовалось утешить Матушкина, дать ему веру, что на земле есть место, где его могут любить и уважать.

Матушкин посмотрел на Митю с такой наивной и абсолютной надеждой, что Митя даже оторопел. Он не ожидал, что немудрёная и обыденная человечность может производить столь мощное воздействие. Просто гипноз.

— Пойдём к нашим, — Митя потрепал Матушкина по плечу. — Я заставлю Егора Алексеича позвонить на станцию Татлы и узнать про Наталью.

58

Объект «Гарнизон» (II)

Девушка в комбинезоне держала электрошокер неумело — обеими руками.

— Это лишнее, милочка, — не глядя на неё, миролюбиво сказал Алабай. — Всё равно я могу обезоружить вас в любой момент.

Девушка отступила на шаг назад, но шокер не отвела.