Сопротивление - Алексей Витальевич Осадчук

Пока мы шли по дому, я с интересом разглядывал его обстановку. Невзирая на слова герцога, внутри дворца был идеальный порядок — слуги знали свое дело на отлично.

Невольно мы задержались в галерее, на стенах которой висело несколько десятков портретов родственников как герцога, так и герцогини. Что, кстати, многое мне сказало об их отношениях — эти двое как минимум уважают друг друга.

Почему я так решил? Все просто. В соответствии с местными негласными правилами в главной портретной галерее главы дома должны висеть портреты только его предков. Древние отцы основатели считали, что жена, переходя в род мужа, должна полностью отринуть прошлое и стать неотъемлемой частью новой семьи. Интересы мужа отныне — ее интересы.

Хех… Казалось бы, все у них здесь строго, но, когда, например, у мужа возникают какие-то проблемы, он не стесняется обращаться за помощью к родичам жены, которых, по идее, она должна была отринуть. И таких нюансов воз и маленькая тележка. Двуликая мера во всей своей красе.

В общем, изображения своих родственников супруга может повесить только в своих личных покоях. Даже тетушка Макса, герцогиня дю Белле, давно будучи вдовой, неукоснительно следовала этому неписанному закону. Ни одного нарисованного лица Грамонов в портретной галерее ее дворца я не увидел.

А здесь же все было иначе. Родственники обоих супругов висели вперемешку друг с другом. Мне даже на мгновение показалось, что лица стариков на холстах как из одного рода, так и другого смотрят на это безобразие с укоризной.

Единственная картина, которая висела особняком на самом видном месте, это парный портрет, на котором были изображены двое молодых людей. Красивая девушка, сидящая в кресле, и высокий стройный парень, стоящий рядом и положивший правую ладонь ей на плечо. Неизвестный художник особо уделил внимание массивному золотому перстню с большим рубином на указательном пальце юноши. Оно было прорисовано довольно детально.

Парню и девушке примерно по восемнадцать. Белокурые, голубоглазые, красивые и веселые. В чертах лиц обоих просматривается сходство с герцогом и герцогиней. Парень очень похож на Эдуарда. Если бы ранее не увидел портрет молодого герцога, то подумал бы, что это он на картине. Вероятно, с сестрой близняшкой.

— Наши дети, — с грустью в голосе произнес Эдуард, заметив мой интерес к картине. — Кристина и Готье. Работа Лорианны Микелле. Как вы уже наверняка могли понять, этот парный портрет — некий отблеск несбыточной мечты, воплощенный кистью художницы.

Понимаю. Готье родился спустя год после смерти Кристины. И погиб несколько лет назад, защищая короля.

А вслух я произнес:

— Искренне соболезную вашей утрате. Особенно меня тяготит мысль о том, что действия моего отца и моих братьев послужили причиной гибели вашего сына.

— Благодарю вас, мессир, — кивнул Эдуард. — Но, как я уже говорил ранее, бремя ответственности за смерть Готье не лежит на вас. Скажу больше, лично вы неоднократно доказали своими поступками, что являетесь другом этой семьи, а не врагом. Пройдемте?

Я ответил учтивым поклоном и проследовал за хозяином дома. Уже у самой двери, сквозь проем которой виднелся малый каминный зал дворца, я на мгновение замер.

Меня привлек еще один портрет, который висел справа на стене и с которого на меня с хитрым прищуром смотрел черноволосый мужчина в золотой короне и коротким скипетром в правой руке. Его наряд и доспехи были в моде лет эдак четыреста или пятьсот назад.

Может быть, я и прошел бы мимо этого портрета, но меня привлекли сразу несколько деталей. Я даже сперва не поверил своим глазам. Мне стоило труда сохранять спокойствие. Легкое любопытство во взгляде, не более.

Но на самом деле, я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не завалить герцога де Клермона вопросами. Ведь почти все вещи, которые были на этом черноволосом мужчине с портрета, были мне знакомы. И не просто знакомы — мне даже довелось держать их в руках.

Корона и скипетр были найдены мной в тайнике Лисьей норы. Сейчас они в моей марке, равно как и остальные сокровища Роберта де Клермона. Лисий амулет на картине — тот самый, что висит сейчас у меня на груди под сюртуком. Ну и как финальный штрих — доспех из синей стали, точь-в-точь такой же, как я нашел в подземном храме. Сомнений быть не могло — на меня с портрета смотрел ауринг.

— А я все думал, — усмехнулся Эдуард, — привлечет он ваше внимание или нет.

— Ваш предок? — спокойно спросил я и обернулся.

Краем глаза я успел заметить, как Эдуард де Клермон как-то странно, изучающе смотрел, то на меня, то на мужчину на портрете.

— Вы правы, — ответил он. — Это последний король из рода Ланнуа. Правитель одного из Забытых королевств.

Глава 4

— Как вам бренди? — спросил герцог, когда мы после обеда расположились на открытой террасе, с которой открывался вид на внутренний парк особняка. — Нашему винному погребу далеко до вашей коллекции, но этот экземпляр я считаю одним из лучших, что я пробовал.

Каменная балюстрада была теплой от дневного солнца. Внизу зеленели подстриженные живые изгороди, возвышались темные пирамиды тисов, убегали вглубь сада светлые дорожки, перетянутые тонкой тенью от кленов.

На столике между нами стоял пузатый графин и небольшое блюдо с южными фруктами. Бренди у герцога был плотный, с терпкой косточкой в послевкусии. Я сделал еще один маленький глоток, при этом наблюдая, как над кустами с шорохом снижается стая мелких птиц.

За обедом мы с герцогом вели нейтральные разговоры. О том и о сем — ничего важного. Вспомнили о реке-вонючке — куда же без нее. Вскользь прошлись по его предкам. Но ничего нового с последней нашей встречи он не рассказал.

И вот теперь мы находились на террасе, где за бокальчиком бренди, скорее всего, и должен был произойти тот важный разговор, ради которого, судя по напряженности герцога, я и был приглашен. Собственно, мне тоже было что сказать маршалу. Так что мы оба были заинтересованы в этой беседе.

Пока ели, у меня все время чесался язык спросить Эдуарда о том ауринге с портрета. Но я сдерживал себя. Нельзя показывать свой интерес. Я еще не определился, насколько можно доверять этой семье. И дело не только во вражде Клермонов и Грамонов. Помимо всего прочего в отношении Эдуарда де Клермона и его супруги Луизы для меня многое оставалось неясным.

У этих двоих получался