Гном, убей немца! - Руслан Ряфатевич Агишев

забора целая толпа из соседей собиралась. То и дело слышались восхищенные ахи и вздохи:

— Какой молодец!

— Трудяга, а мой-то подлец, целыми ночами по девкам бегает, а потом весь день отсыпается…

— Видишь, Гришка, как Санька матери помогает? А ты, поганец, палец о палец не ударишь! Пороть тебя гаденыша нужно, чтобы неделю сидеть не смог…

— Прямо загляденье, а не участок! Все грядки ровненькие, ни одного сорняка!

— Красота-то какая! Ну, Санька, ну молодец…

Хуже всего было ночью, когда Зов предков накрывал особенно сильно. Вот тогда меня и начинало по-настоящему корежить — до судорог в теле, до зубовного скрежета.

— … Не могу больше, совсем никаких сил нет, — шептал я, кусая до крови свою же руку, чтобы не заорать от жуткой тоски. — Подгорные Боги, чего же так тошно-то?

В ту ночь, когда меня «накрыло» особенно сильно, я едва с печи не свалился. Ворочался, лягался, брыкался во сне, и чуть не грохнулся с верхотуры.

— Санька, дурной, хватит лягаться, — сквозь сон пробормотал младший брат, Петька. — Весь бок в синяках…

На следующее утро, когда на завтрак все собрались, случилось нечто, что «двинуло» мою жизнь дальше.

— … Все, хватит! — Фёдор, сидя за столом, со всей силы ударил по столу кулаком. Так грохнуло, что все за столом вздрогнули, а Прасковья, вдобавок, ещё и побледнела. — Хватит всех этих глупостей! Прасковья, что мы как враги, волком друг на друга глядим? Хватит, может?

— Федя, он же чуть не заги…

— Прасковья, ты посмотри на него! — отец ткнул в меня пальцем. — Загубим же парня! Гляди, как высох, одни мослы остались! Сохнет же!

Выглядел я, и правда, не очень хорошо. За эти три дня моих метаний я натуральным образом сбросил два или три кило, отчего рубаха и штаны на мне не «сидели», а висели, как на вешалке. Кожа от постоянного нахождения на улице потемнела, задушена. На ладонях появились твёрдые как камни мозоли. Волосы выгорели до белого цвета.

— Мужик в доме растет, а ты его все норовишь под юбку загнать. И так уже на улице смеются, что пацан не по девкам бегает, а дома с веником носится или раком с мотыгой в огороде стоит.

У матери лицо то краснело, то бледнело. Кусала нижнюю губу, чтобы не заплакать.

— Опять его хочешь в больничку отправить? — продолжал «давить» Фёдор. — Ты, Проша, пойми, что нельзя так с ним. Душа у него просит, понимаешь? Шахтер растет, как я, как мой батька! У меня ведь дед точно также тосковал, как по болезни обезножил и перестал в шахте работать. Говорил, что родной забой ночами ему снится, не отпускает.

Мать все же не выдержала и глухо расплакалась, уткнувшись в полотенце.

— Санька, снится тебе забой? — отец вдруг повернулся к нему.

А что он мог ответить? Только правду. Конечно же, снится каждую ночь, да еще днем преследуют видения.

— Да, бать, снится, — я кивнул.

— Вот, видишь⁈ Снится ему! — торжествующе воскликнул отец. — Проша, ну что ты расплакалась?

Он подошёл и обнял ее за плечи, а она тут же уткнулась ему в грудь лицом.

— Чего тут плакать-то? Тут радоваться нужно! Пацан настоящее дело в жизни нашел, точно знает, чем заниматься хочет. Посмотри кругом, сколько пацанов мечутся, как гавно в проруби, а найти себя не могут. А наш вот…

Постепенно всхлипы затихали, пока, наконец, окончательно не затихли.

— Ладно, — мать подняла голову и серьезно посмотрела на отца. — Ладно, Фёдор, пусть идет.

Услышав, как его величают полным именем «Фёдор», отец вмиг присмирел. Знал, что в такие моменты мать была абсолютно серьезна, и с ней никак не стоило шутить.

Присмирели и мы все.

— Пусть Саша пойдет с тобой на этот раз, но ты будешь следить за ним в оба глаза. Понял меня?

Отец с готовностью кивнул.

— И не дай Бог, что-нибудь с сыном случится…

Повисла нехорошая пауза, заставившая нас всех напрячься еще сильнее.

— Если такое произойдет, то я тогда уйду от тебя, и детей заберу. К матери уйду…

* * *

Шахта N 17 «Сталинский забой»

Мотор затарахтел, наполняя воздух грохотом и вонью солярки. Лампа над головой, закрытая защитным кожухом, несколько раз мигнула, а потом, наконец, засветилась ровным красным цветом.

Подъёмник дернулся, и медленно заскользил вниз. Перед глазами замелькали металлические балки перекрытий основных уровней, спутанные пучки проводов. Лязгал, хрустел металл.

Спуск на глубину начался.

— … Ну ты брат, и упертый! Петрович сказал, что есть даже перестал, так в забой хотел вернуться, — коренастый мужик, назвавшийся в прошлый раз дядей Сергеем, вдруг хлопнул меня по плечу. Наклонился ко мне — его чёрное от угольной пыли лицо с белыми зубами — оказалось прямо перед мною. Смеялся. — Уважаю, с характером, с нашим шахтёрском характером! Держи, Санька, краба.

Протянул руку, и я ее пожал.

— Так держать. Глядишь, через пару лет с батькой в забой пойдешь. Вместе уголь рубить будете.

Добродушно подмигнув мне, он отвернулся к остальным. Дальше что-то обсуждать стали. До меня доносились отдельные слова, да и то многие из них я толком не понимал.

— … Петрович, как там у нас с планом? Укладываемся, а то первомай на носу, — дядя Сергей наклонился к моему отцу. — Сам знаешь, что там начнется, если план не выполним.

— Нормально, Серёга, идем ноздря в ноздрю. В ту неделю хорошо отработали, такой темп взяли, что теперь только держись…

— А может на Стахановский рекорд замахнемся? — послышался голос ударника Петрухи, здоровенного парня. Силы неимоверной (запросто жонглировал двухпудовыми гирями), оттого и с отбойным молотком работал. — К первомаю-то, а Петрович?

— Рекорд не дадим, а пять, может шесть, норм, запросто. Жила хорошая, плотная…

— Лишь бы не ушла только, а то вильнет, и поминай, как звали.

— Сплюнь!

Только мне до всех этих разговоров не было никакого дела. Я стоял у самой стены подъёмника, крепко цепляясь в ручку. Лишний раз пошевелиться боялся, так меня «накрыло».

— Подгорные Боги, я иду, — шептал я еле слышно. — Я дома…

Вскоре металл под ноги вздрогнул, и подъёмник начал тормозить. Похоже, их затянувшийся спуск почти закончился.

— Ну, братцы, с Богом, — проговорил кто-то из шахтёров, когда с грохотом ржавая дверь-решетка открылась. — Началось…

Кто матерясь, кто кряхтя,