Товарищ «Чума» 11 - lanpirot

— Ты пролил свою кровь на этот алтарь, — продолжил скрипеть своим мерзким голосом Перевозчик, — ты открыл врата, ты нарушил покой мёртвых! И, даже если ты не звал меня — я имею право явиться и всё проверить… И я оказался прав: вы, жалкие ведьмаки, попираете все Законы мироздания!

— Чего ты хочешь? — повторил я, стараясь держать голос ровным — спорить с Лодочником не хотелось. — Ты, вроде бы, берешь плату монетами? Оболами[1], если я ничего не путаю. Я могу заплатить золотом, только скажи — сколько?

— О, золото… — Харон закашлял, будто что-то застряло у него в горле. — Оно давно не ходит по моим берегам. Монеты давно не в чести… — Он сделал шаг вперед. Вонючая вода под его голыми ступнями всколыхнулась, обдав нас еще большим смрадом. Я чувствовал, как от этой мерзости сбивается само дыхание.

— Я давно не отдыхал, ведьмак, — тих прошелестел он, подойдя вплотную и обдав смрадом изо рта. Мне нужна одна ночь из твоей жизни. Одна ночь, когда ты не будешь спать, не будешь жить, не будешь радоваться… А я… я проведу ее наслаждаясь всеми благами жизни…

— Что это значит, старик? — настороженно спросил я — слова костлявого Лодочника мне совершенно не понравились.

— Я хочу, чтобы ты одну ночь побыл в моей шкуре, — усмехнулся Харон. — Одну коротенькую ночь провёл на борту моего утлого челна, перевозя души умерших туда, куда им необходимо попасть. А я свободным выйду из этого храма. Погуляю по твоему миру. Посмотрю, как живут живые. Потрогаю, понюхаю, попробую… — Его язык, слишком длинный и серый, медленно вылез изо рта и коснулся верхней губы. — А то и… — Его глаза сально бленули. — Я слишком долго был лишён этих радостей. А утром ты вернёшься домой, ведьмак! — продолжал убалтывать меня Лодочник. — И ты даже не заметишь…

— Нет! — сказал я твёрдо, чувствуя в этом «щедром предложении» какой-то подвох. — Это чересчур! Я не хочу…

— Тогда ваш ритуал яйца выеденного не стоит! — злобно прошипел Харон. — И вы так и не узнаете то, что хотели узнать. А вам ведь это важно… Вы никогда не узнаете, — продолжал стращать нас грёбаный Лодочник, — почему ваши мертвецы «ушли» так легко. И не узнаете, что ждёт вас в следующий раз, когда смерть придёт за вами!

Я посмотрел на деда. Он молчал, но в его глазах читалась тревога. Он знал, что Харон не блефует. Да, это был примитивный шантаж, но нам нужны были ответы на вопросы.

— А если… если я соглашусь… — медленно начал я, — ты дашь нам ответы?

— Нет, — покачав головой, сказал Харон. — Я не дам. Я не хозяин душ. Я только перевозчик.

— Но ты позволишь поговорить с душами погибших? — тут же добавил я.

— Если ты заплатишь, я позволю им говорить… Нет, не так, — неожиданно передумал Лодочник, — ты сам переправишь их души через воды поземного мира! — И он в который раз визгливо рассмеялся. — А уж говорить или нет — они решат сами.

— Допустим, я соглашусь… — А вдруг ты меня обманешь и не вернёшься?

— Клянусь водами Стикса[2]! — донельзя серьёзно прошептал он, и вода у его ног заклокотала, как будто сама река услышала клятву. — Одна ночь! Ни мгновением больше!

Я посмотрел на отца Евлампия. Тот побледнел, но не возразил:

— Делай, что должно, князь, — прошептал он. — Господь… — начал, но затем резко замолчал батюшка.

Но я легко прочел в его мыслях, что он хотел по привычке произнести. Да, я хотел бы, чтобы Господь не оставил меня в своей милости, но пока до этого далеко… Хотя, что я вообще знаю о Господе? Может, он действительно никогда не оставлял меня своей милостью, невзирая на мой проклятый дар.

— Я буду молиться за тебя, Роман! — произнес, наконец, священник.

Вольга Богданович положил руку мне на плечо.

— Держись, внучек. И помни: даже если он обманет, я постараюсь тебя вытащить из той дыры.

Я глубоко вздохнул, успокаивая расшалившиеся нервишки, и сказал:

— Хорошо! Я принимаю.

Харон широко улыбнулся. И эта улыбка его преобразила удивительным образом. Его серое морщинистое лицо, покрытое гнойными струпьями и окруженное пегой неопрятной бородой, вдруг прояснилось и разгладилось. Словно он разом сбросил со своих костлявых плеч целые тысячелетия.

Вода под моими ногами вскипела. Алтарь вспыхнул снова — на этот раз не багровым, а зеленоватым огнем гнилушек. В глазах померкло, а голова закружилась. В ушах гулко зашумело, как от мощного морского прибоя.

— Одна ночь… — услышал я удаляющийся дребезжащий голос Лодочника. — Только одна ночь…

И тут всё «погасло» окончательно.

Когда я пришел в себя, оказалось, что я стою на краю реки. Храм пропал, так же, как и Харон, отец Евлампий и дедуля. Я был здесь один. Только тёмная вода, тянущаяся во мрак, и тяжёлый запах гнили, висящий в воздухе, как пелена. Небо было низким, серым и без лишних сложностей и заморочек со звездами. Всё вокруг — неподвижное, застывшее, будто само время здесь замерло в ожидании.

Над черными водами Стикса стелился густой, ядовитый туман, от которого у меня сразу же заслезились глаза. Он клубился над рекой, окутывая всё в мрачное марево, скрывая её истинные глубины и течения.

Сама река текла медленно, с густой вязкостью, словно кровь одряхлевшего мира. Её воды были мутными, чёрными, будто наполнеными сажей и пеплом забвения. Но, если приглядеться, можно было разглядеть мерцающие в глубине, едва видимые бледные огоньки — души-потеряшки, обречённые вечно блуждать в её тёмных пучинах.

А за рекой простиралось Стигийское болото — царство непереносимого смрада и гниения. Оно было огромным, бескрайним, уходящим в темноту, где даже тени казались живыми. Вода здесь была густой, как смола, и окрашена в цвет разложения — зеленовато-чёрный, с плёнкой жёлтой плесени на поверхности. Она непрестанно пузырилась, искажаясь от движений кого-то невидимого под толщей гниющей ряски.

Болото кишмя кишело тенями — полуразложившимися душами, которые медленно брели по колено в топи, скуля и шепча проклятия на забытых языках. Их тела были полупрозрачными, источенными временем, с пустыми глазами, полными вечной тоски и муки. Иногда из воды высовывались склизкие щупальца и хватали одну из них, утаскивая вглубь с тихим