Кикимора и ее ёкай - Анна Зимина

на мшистый камушек, коленочки к груди подтянула, под голову ладошки положила и уснула секунды за две. Пробормотала только: «Ягуша, мне больше не наливать», — и вырубилась окончательно.

Омононуси смотрел на спящую. Постепенно сошла с его кожи чешуя, вернулось человеческое обличье. Он непривычно тихо присел рядом с кикиморой, провел над ней рукой, укрывая ее одеялом из переплетенных, как змеи, лиан.

В источниках верховного бога стало тихо и темно. Едва слышно струилась вода, одуряюще пахли опадающие лепестки ночной фиалки. Белокожая девушка с глазами зелеными, как трава со склонов Камиямы, крепко спала, и ничто не могло потревожить ее сон. Ее темная аура естественно и легко впитывалась, врастала в это священное для демонов, богов и екаев место, переплеталась с ним, и это было хорошо. Значит, она очень сильная. Значит, она подойдет для того, чтобы родить и выносить ему достойных потомков-помощников.

«Родить и выносить ему потомков, ишь ты», — с усмешкой думала кикимора, уютно утроившись под одеялом из лиан.

Она читала помыслы бога змей и мысленно ехидничала. Абсент, настоянный на особой полыни, имел парочку очень интересных свойств. Во-первых, как это ни странно, после краткого периода опьянения дарил ясную голову. Во-вторых, позволял проникать в те слои мира, которые обычно мало кому были доступны. Кстати, бледно-серые поганки, которые входят в состав этого абсента, издавна шаманы использовали, чтобы погрузиться в транс и пообщаться с богами, так сказать, ля натюрель, с глазу на глаз. А в сочетании с полынью, чемерицей, багульником, болиголовом пятнистым, иван-чаем, бузиной обыкновенной, дурманом крупнолистным, лимонником дальневосточным и ягодами годжи (антиоксидант, чтобы голова не болела) получась нечто совершенно удивительное.

Вот сейчас кикимора слышала, что думает верховный бог порядка, и злилась. Гляди-ка на него, бог без сапог! Вылез тут из змеиной норы, гостью неволить собрался! «Покажу ему назавтра кузькину мать», — мрачно подумала кикимора.

И назавтра и правда показала.

Глава 10. Священный дух оками

Интересный народ — японцы. Люди, зажатые в условности и в их рамках послушно и комфортно существующие. Умеющие уважать других и их чувства, правда, это уважение имеет много общего с равнодушием и страхом перед общественным порицанием, но тут уж ничего не попишешь.

Вообще, кикимора очень долго жила на свете. Когда так долго живешь, понимаешь суть вещей. И суть людей. Все они похожи: что с благовещенских деревень, что с деревушек у подножия священных японских гор. Но и различия, как ни крути, есть.

Русский человек — человек «авось». Любопытный сильнее прочих народов, оттого и всему свету примелькавшийся, раскованный по сути своей, хотя и может быть сжат грубой семьей или лишениями. Чувствителен, сентиментален, от чужого мнения зависим, но это так, скорее, исторически сложилось, отпечаталось на много поколений в менталитете. Эстетическую красоту ценит мало, предпочитая ей практичность. Не привык уважать других, потому что искренне считает, что кто-то должен уважать его первым. А такого не происходит. Вины своей не признает, не любит этого уж очень, то ли из принципа, то ли из гордыни — бог весть. Но если уж признает, то, считай, всю душу наизнанку вывернет. А это он умеет — душу выворачивать. Даже себе не оставляет, бывает, тайного уголка. Хороший русский человек, неплохой.

Японский человек — человек «ваби-саби», что можно перевести как «скромная простота». Японец терпелив, стеснителен, почти застенчив, спокоен и болезненно вежлив. Стеснение для японца — национальная черта, такая же, как веселая песня за хмельным столом русского. Душа у японца запрятана так глубоко, что порой за всю жизнь ни разу до нее снаружи никто не достучится. Зато там, в глубине этой, кипят такие страсти, что удивительно, как не сгорает этот хрупкий человечек от того, что в нем прячется. Пожалуй, они лучшие мечтатели; жалко только, что об этом никто не знает, даже порой они сами, потому что традиции не предписывают мечтать. А традициям японец следует безукоризненно. Японец ко многому терпим и равнодушен. Но он выдержит многие лишения ради того, что диктуют ему традиции, будь это хоть лепка из фарфора, хоть штопанье старых кимоно, хоть военное искусство. Живет он потихоньку в рамочках, находит свое отдушину либо в совершенствовании больших или маленьких своих способностей, либо в красоте того, что его окружает. Хороший японский человек, тоже неплохой.

Души богов, екаев и аякаси, демонов и духов во многом похожи на души людей. И если народу свойственны какие-то черты, то и бог этого народа будет ими обладать. А это значит, что и на великого Омононуси можно найти управу, если знать, как подойти и куда смотреть.

* * *

На бережку священных источников Омононуси сидела бабка.

Противная бабка с бородавками в самых каноничных местах, со ртом, в котором остались два зуба, с седыми патлами, которые едва прикрывал сбитый набок грязный платок. Вся такая противненькая, кривенькая-косонькая, прямо тьфу.

Бабка щелкала семечки и меланхолично плевала кожуру прямо в переливающийся хрусталем чистейший источник. Черно-белая кожура чужеродно покачивалась на поверхности, отравляя своим видом всяческое эстетическое наслаждение.

— Прям инь-янь, — хохотнула бабка, наблюдая, как покачивается на воде черно-белые шкурки, и снова плюнула в источник.

Раздался гром. Зашуршали кусты, скатились со склонов маленькие камушки.

— Как поднялась твоя рука! Нечестивый ёкай! Не медли, пройди за своим наказанием! Ты посмела осквернить священные источники самого Омононуси!

— Это Мусика-то? — подслеповато прищурила бабка ярко-зеленые глаза на говорившего, пряча пока подальше болотные огоньки.

«Мусика» ей не простили. Сбоку метнулась быстрая белая тень. Это волк-оками, священный помощник и посланник Омононуси, не сдержался и атаковал скверную бабку-ёкая.

Правда, ничего у него не вышло. Огромный белый крылатый волк с красным кругом на лбу полетел прямо в источник, окатив весь бережок брызгами. Бабка оказалась шустрой и вовремя отодвинулась.

— Скользенько тут, песик, ты б себя поберег, — нараспев сказала бабка и выпустила из глаз болотные огни. Стало темно и жутко. Оками заскулил, придавленный темной аурой.

— Что, тяжко тебе? Уберу-уберу сейчас, только не нападай больше на старушку, — сказала кикимора и прикрыла глаза, пряча огоньки.

Оками выбрался из источника. На лоб налипла кожура от бабкиных семечек. С белоснежной шкуры натекла огромадная лужа.

— Ну и чего ты наделал? Как теперь господин Мусик будет в твоей шерсти плавать? Линяешь еще поди…

Оками ощерил зубы.

— Ладно, песик, не злись. Лучше преклонись перед той, кто будет вынашивать для нашего Мусика малышочка, — сказала бабка. А потом беззастенчиво задрала сарафан, уселась на край бассейна и опустила кривоватые ноги в сверкающую воду, немножечко подпорченную семечковыми шкурками.

Оками едва не