Господин следователь. Книга седьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Только генералам идея с пулеметом не понравится, — сказала вдруг маменька. — Если он скорострельный, так сколько же патронов понадобится?

Нет, слов у меня нет. Моя маменька предвосхитила возражения генералов — не самых глупых, что выступали против пулеметов.

И что бы такое придумать?

— Аня, напишем не про женщин, а про сторонников правящего короля. Верных соратников Тускуба князь Гор угнал далеко в пустыню. Аэлита и Лось не хотели отпускать Гусева, но тот сам напросился. В общем, баб, то есть, женщин убираем, заменяем на мужиков — на мужчин, а дальше по тесту.

— Вот теперь правильно, — похвалила маменька. — И благородно.

Анна, вдумчиво почесала затылок и, пошелестев страницами, хмыкнула:

— Пожалуй, тут я вычеркну, а здесь оставлю. А еще кусочек напишу — и приклею. Потом все равно набело переписывать. Ольга Николаевна, а вы нам немножечко не поможете? У вас почерк такой красивый, не то, что у Ванечки…

— Ах ты лиса, — засмеялась маменька. Вздохнула: — Раз уж я с вами связалась, то помогу.

Глава пятая

День Ангела

В вагоне первого класса, кроме нас, никого не было. Видимо, народ экономит деньги. Кстати, правильно делает. Ехал бы я один, да за свой собственный счет, поехал бы во втором классе, а тратить чужие, пусть и родительские деньги — всегда пожалуйста.

С другой стороны, отчего бы не проехаться в относительном комфорте? Кресла удобные, Аньку потом на диванчик загоним — пусть дрыхнет, она поместится, а мы с маменькой сидя поспим.

И нет здесь у нас попутчиков, которые дышат перегаром, а еще пытаются сосватать мою сестричку. Или воспитанницу? Или прислугу? В общем — Анечку. Нет попутчиков — так и не надо.

Основной багаж разместили у горничных, но кое-что, по мелочи, оставили при себе. Разумеется, свой саквояж с бумагами (и дипломом!) никому не доверю. И две связки книг, закупленных в Москве. У Аньки с маменькой при себе сумочки, еще госпожа министерша распорядилась засунуть под диванчик какую-то корзину. Наша козлушка пыталась сунуть туда свой клюв, но получила отлуп.

Поезд тронулся, мимо нас поплыли каменные строения, сменившиеся деревянными сараями, потом какими-то развалюхами. Все-таки едем! Теперь бы добраться до Питера, а там и домой. Может, государь император передумал и не надо мне ни на какую аудиенцию?

Анька дулась, словно породистая мышь на червивую гречневую крупу. Кузя в своем репертуаре — дома есть нечего, коврига хлеба не в счет. У последней тетушки — троюродной сестрицы маменьки, мы погостили всего два дня, а потом сбежали домой. Разумеется, возможности оккупировать кухню и напечь пирожки или печенья в дорогу не было, поэтому Анна страдала.

— Кане-еш-на, — бурчала девчонка, руки которой были заняты мотком ниток, а госпожа министерша сматывала их в клубок. — Иван Александрович по дороге кушать захочет, а у нас ничего нет.

— Мадмуазель, поменьше болтай, — посоветовала матушка. — Не умрет твой Иван Александрович до Твери.

Госпожа министерша опять занялась рукоделием. Кстати, она ведь что-то вязала, когда мы ехали из Петербурга в Москву. Или мне померещилось? Если вязала, то должны быть готовое изделие, или нет?

— Канеш-на не помрет, но оголодает. Вон, в этой Москве Иван Александрович с лица спал, осунулся, скоро с него штаны спадут.

— Анна Игнатьевна, ты за меня не переживай. Если даже и похудел немного, так это на пользу, — хмыкнул я, отвлекаясь от письма, которое решил прочитать в дороге.

Почта, которая доставляла нам корреспонденцию козьими тропами — из Череповца в Санкт-Петербург, потом на Московский почтамт, а дальше уже по московским адресам, где мы изволили гостить, настигла почти на перроне вокзала. Не сомневаюсь, что некоторые письма, отправленные Леночкой из Череповца, отыщут меня тогда, когда в них отпадет надобность. Ладно, потом вместе и почитаем.

В данный момент я читал письмо от господина Абрютина, который выражал мне свое величайшее неудовольствие. Дескать — он, по своим источникам узнал, что в августе месяце в Череповец приедет сам губернатор. Неужели я, порось неблагодарный, не мог предупредить друга? Нет, разумеется напрямую Василий меня поросенком не называл, а подразумевал свинство с моей стороны.

Ишь, не верит господин исправник, что я о ревизии губернатора не знал. Правильно делает, что не верит, но я, увы, был связан обещанием о том не болтать. По приезду повинюсь перед господином исправником, покаюсь — и он все простит. Но надо немедленно отписать Василию, чтобы не сильно-то волновался, потому что ревизия будет касаться земства. Но нужно выразиться витиевато. В принципе, клятву хранить молчание я отцу не давал, но это подразумевалось само-собой.

Исправник, разумеется, в случае недовольства губернатором учреждений земства тоже останется виноват — он за все отвечает, даже за органы местного самоуправления, но земство — оно и есть земство. Ведь дело-то — и школы, и больницы, и прочее, призванное служить на благо народа — очень хорошее и нужное, плохо, если сами земские деятели начинают лезть еще и в политику, важничать и брать на себя то, что совсем не следует брать.

— Аня, а почему ты Ивана опять по имени-отчеству называешь? — поинтересовалась маменька. — Кажется, мы договорились, что вы будете обращаться к друг друга по имени? Нельзя же так — сегодня он для тебя Ваня, а завтра Иван Александрович?

— А как потом в Череповце быть? — покачала головой Анька, с тоской посматривая — когда же этот моток закончится? — Ладно, пока мы одни, а если кто-то услышит? Куда годится, чтобы прислуга своего хозяина по имени звала?

— Ты так и не передумала?

— Нет, Ольга Николаевна… — помотала головой Аня. — И мне в Череповце будет лучше, да и Ивану Александровичу со мной спокойнее.

Вчера у нас состоялся очередной нелегкий разговор. Маменька за три месяца успела так привязаться к Аньке, что теперь не желала ее отпускать обратно в Череповец. Мол — если желаешь учиться, так и в Петербурге гимназии имеются, а в репетиторы профессоров наймем, какие там гимназистки? А думно заниматься каким-то иным делом — вроде купеческого, так в столице и возможностей больше. А замуж захочешь — так и мужа тебе найдем, приданое хорошее дадим. Или — сама себе мужа ищи, но о приданом не беспокойся.

С «легализацией» крестьянской девки Анны Игнатьевны Сизневой и превращением ее в какую-нибудь захудалую дворянку, несомненно, возникнут сложности. Но если под рукой у маменьки имеется такая фигура, как муж, он же господин товарищ министра, то разве эти сложности не отступят? Отступят, а то и разлетятся вдребезги. На худой конец маменька заставит папеньку признаться, что он и является Анькиным отцом, отправит его с прошением признать незаконную дочь законной — да не в Канцелярию прошений на Высочайшее имя приносимых при Императорской Главной квартире, а прямо к его Императорскому Величеству. А государь, глядишь, и признает. Ему что, жалко, что ли? И станет Сизнева Анной Александровной Навской, а то и Чернавской. Приданое — фи, какие мелочи. Двадцать тысяч наверняка хватит. Если мало, так батюшку потрясем. Имение нужно? Тоже прикупим, если не слишком большое.

А для полноты — маменька еще станет дуться на папеньку за то, что тот заимел на стороне дочку… Недолго, но для порядка.

Ну, про удочерение и про прошение, не говоря уже про обиду маменьки за «измену» — это я загнул. Но даже не сомневаюсь, что такой умный человек, как моя маменька, да еще и с участием батюшки, что-нибудь да придумают.

А пока я избрал страусиную политику. Конечно, я жил как-то без Аньки, проживу и впредь. Но с ней — как за каменной стеной. А как нам в Череповце сохранить прежние, доверительные отношения, но выглядеть на публике, словно хозяин и прислуга? Впрочем, меня интересовала даже не вся публика, а только ее очень малая часть. Например — некая Леночка Бравлина. Как я ей объясню, что маленькая кухарка, крестьянка, называет ее жениха по имени? А родственники Лены, которые рано или поздно станут и моей родней?