Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

Знакомо улыбаясь, отмахивая челку, Капица крепко пожал мне руку.

— Очень приятно… э-э…

— Андрей, — подсказал я.

— Очень приятно, Андрей! Признаться, мысль об интервью с вами посетила меня сразу, стоило лишь узнать о вашей работе…

— Она еще не опубликована, Сергей Петрович, — стыдливо понурился я.

— О-о! Товарищ Колмогоров уже поделился со мной своими впечатлениями! Уж кому-кому, а ему доверять можно…

Капица в строгом черном костюме выглядел тем, кем и был — профессором и доктором наук.

— Кстати, Андрей Николаевич тоже поприсутствует в студии, — молвил он приглушенно.

— Это несправедливо, — вздохнул я. — Двое на одного…

— Не бойтесь, Андрей, — сказал Сергей Петрович с коротким смешком, — мы умерим свои хищные инстинкты! Пойдемте, будем записываться. И не тушуйтесь! Я и сам впервые на «Лентелерадио»…

А мне не было страшно. Мне было интересно, даже азарт грел кровь — исполнялся мой план, сбывались мечты… ВЛКСМ выдвинул ленинградского школьника из своих сплоченных рядов — и с истинным комсомольским задором выставлял напоказ. Смотрите, завидуйте, берите пример!

Стыдно было, да. Я же прекрасно помнил, что списывал, как нерадивый ученик, у истинных «победителей невозможного». Но… Мне всё равно было приятно. Тем более что… Ну, я же не просто так воспользовался будущими чужими наработками, а сам проторил ту тропу, на которую позже вышел бы Уайлс!

Мои покаяния с оправданиями осыпались, стоило нам с Капицей пройти за дверь с погасшим табло «Тихо! Идет запись». Студия занимала довольно обширную комнату без окон, ярко освещенную и отделенную стеклом от звукорежиссера и прочих пахарей телевизионных нив.

Три громоздкие камеры вели перекрестную съемку фигурного стола, за которым уже развалился академик Колмогоров в элегантном костюме. Андрей Николаевич предпочитал простую и удобную одежду, но мог — и умел — носить даже фрак. Завидев вошедших, он встал, протягивая руку через столешницу — сначала Сергею Петровичу, потом Андрею Владимировичу.

— Присаживайтесь! — улыбнулся академик.

Отзеркалив его улыбку, Капица уселся посередине, а я скромно пристроился сбоку. Тут же на нас напали молоденькие гримерши, запорхали, обметая лица пушистыми кистями, замазывая, затирая некие изъяны.

Подбежал молодой, очень серьезный парниша, проверил чуткие микрофоны, и скрылся.

— Надеюсь, мои мэканья и некорректные замечания будут стерты? — вопросил Колмогоров.

Голос у него был чрезвычайно характерным и очень приятным, он слегка грассировал, что было идеально, если Андрей Николаевич говорил по-французски. А когда академик звонил и просил меня к телефону, то букву «А» в слове «здравствуйте» и первую «О» в слове «можно» он слегка удлинял.

— Надейтесь, надейтесь… — сказал Сергей Петрович, посмеиваясь. — Мы всё просмотрим и прослушаем, вырежем ненужное, смонтируем, как надо. Не беспокойтесь. В крайнем случае перезапишем какие-то моменты из нашей беседы. Да, Андрей, именно беседы, — повернулся он ко мне. — Начнем мы с формата интервью, но даже диалог мне кажется скучнее общего разговора… Готовы?

— Всегда готов, — бодро ответил я, а Колмогоров, дурачась, вскинул руку в пионерском салюте.

— Тишина в студии! Начали!

Двое операторов повели телекамерами, наводя фиолетовый блеск объективов. Третий снимал общий план.

— Добрый день! — обычным голосом, как бы по-соседски поздоровался Капица с миллионами телезрителей. — Сегодня у нас в гостях два выдающихся математика — Андрей Николаевич Колмогоров, состоявшийся как ученый, профессор и академик, и Андрей Соколов, ученик десятого класса… Его выбрали комсоргом школы, он побеждал в математических олимпиадах — на всесоюзной в Ташкенте и международной в Лондоне. Достижения очень значимые для выпускника, но пригласили мы Андрея по иному поводу — он сумел доказать Великую теорему Ферма! То есть совершил то, что не удавалось величайшим математикам на протяжении нескольких веков подряд…

— Можно дополнить? — поднял руку Колмогоров, и заговорил, просто и непринужденно, словно находясь в знакомой компании. — Андрей всколыхнул математическое сообщество гораздо раньше, когда вывел гипотезу Гельфанда-Соколова, и представил первый эффективный полиномиальный алгоритм. Сейчас, кстати, эта его работа успешно используется Госпланом и… в некоторых других областях.

Покивав, Капица повернулся ко мне.

— А с чего всё началось, Андрей?

— Вы не поверите, — простодушно улыбнулся я, — но еще два года назад математика была для меня трудным предметом, «пятерки» я получал редко. Всё изменилось на весенних каникулах, в восьмом классе. Нужно было подтянуть товарища по алгебре, а то ему светила «тройка» в четверти. Подтянул — и сам втянулся! Знаете, это было, как откровение. Ведь математика — это целый мир, сложный, загадочный, на карте которого хватает белых пятен. И… М-м… Не сочтите за ложную скромность, Сергей Петрович, но всё же… То, что я вышел на доказательство теоремы Ферма, определялось не столько моим умом и к наукам рвеньем, сколько удачей и везением. Нет, правда! Я никакой не вундеркинд, просто… Наверное, я походил на голодного, дорвавшегося до холодильника. И то хочется попробовать, и от этого откусить! А в итоге получилось, что я вышел на Великую теорему кратчайшим путем, ведь математика со времен Ферма развилась и глубоко, и широко, охватывая области, неведомые триста или даже сто лет назад. Да и когда бы я успел прочесть — и усвоить! — сотни трудов? Не зря же очень редко кто знает всю математику целиком — вот, как Андрей Николаевич или Леонид Витальевич Канторович. Или Израэль Моисеевич Гельфанд… Но не я! Я с восторгом неофита кидался на всё подряд и, помню, сильно удивился, когда сформулировал ту самую гипотезу. Ведь решение имелось, оно ждало лет тридцать, когда же на него обратят внимание! Вот я и обратил…

— И теперь, — вмешался Колмогоров, — всё линейное программирование стало относиться к классу полиномиально разрешимых задач! А это уже классика. Кстати, Андрей заявил… В январе, кажется… Да? Заявил, что заканчивает работу в данном направлении!

— Вот как? — отчетливо удивился Капица. — А почему?

— Ну-у… — пожал я плечами. — Развивать дальше — дело техники, а это уже не так интересно. Первой, по-настоящему серьезной проблемой для меня стала гипотеза Таниямы. Я взялся за нее в мае прошлого года, и не просто так, а с прицелом на Последнюю теорему Ферма…

— Скажите, Андрей, — оживился Колмогоров, — а вы уловили некие характерные черты стиля математического мышления? Могли бы их сформулировать?

— Ну-у… — затянул я. — Попробую. Ну, во-первых, это безусловное, доведенное до предела доминирование логической схемы рассуждения. Такая, вот, своеобразная особая примета… Она