Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

Наконец, подписи были поставлены. Нотариус промокнул их песком, скрепил листы, и тяжелый стук его сургучной печати прозвучал в тишине, как удар молотка по крышке гроба.

— Господа, сделка по передаче двадцати тысяч акций акционерного общества «Сибирское Золото» от госпожи Верещагиной господину Тарановскому по номинальной цене — два миллиона рублей серебром, объявляется заключенной! — поржественно прошамкал стряпчий. — Господин Тарановский, прошу произвести расчет!

Без долгих разговоров я передал Верещагиной казначейский вексель. Она, не глядя, сунула его в ридикюль. Нотариус преподнес нам два экземпляра акта о совершении взаимных расчетов. Мы поставили свои подписи. Все было кончено.

— Ну что, Владислав Антонович, — произнес Рекунов, когда мы уже выходили на улицу, и в его голосе прозвучала плохо скрытая ненависть, — я надеюсь, вы довольны. Вы разорили вдову!

— Я? — я усмехнулся. — Это сделала ее собственная жадность и недоверчивость. Я лишь вернул свое.

Сама Аглая, казалось, уже смирилась. Она остановилась на пороге конторы, подняв на меня свои темные, опустошенные глаза.

— Владислав Антонович, — сказала она тихо, и в ее голосе не было злости, лишь деловая усталость. — Вы своего добились. Что ж, ваша взяла. Но позвольте задать вам последний вопрос, уже не как партнеру, а как человеку, который видит, кажется, немного дальше других. Что мне теперь делать? Куда вкладывать деньги?

Я смотрел на эту сильную, умную, но сломленную женщину, и чувствовал, что во мне не было ни жалости к ней, ни злорадства. Все перегорело и покрылось пеплом. C’est la vie!

— Торгуйте чаем, Аглая Степановна, — наконец, ответил я. — Это у вас получается куда лучше, чем интриги. Дождитесь, когда мы построим железную дорогу. С паровозами ваш кяхтинский чай снова сможет тягаться с английским. Будущее — за паровозами, а не за верблюдами. Впрочем, «будущее» — это уже, как говорится, не ваша забота.

На этом я поклонился и, не оборачиваясь, зашагал прочь по заснеженной иркутской улице, оставляя ее одну, посреди руин ее чайной империи и несбывшихся золотых надежд.

На следующее утро, едва рассвело, наш маленький санный поезд тронулся из Иркутска на запад. Впереди — крытая кошева, где сидел я, рядом со мной — невозмутимый ротмистр Соколов. За нами — сани с моими пожитками и, главное, с окованным железом сундуком, в котором теперь лежало мое состояние: акции «Сибирского Золота» на два миллиона семьсот тысяч рублей и около семисот тысяч наличными деньгами. Конвоировали из двое моих казаков. Замыкал процессию десяток жандармов на крепких сибирских лошадях.

Надо сказать, поначалу я сильно переживал из-за присутствия Соколова и его людей. Но, посмотрев на это дело с другой стороны, наоборот, обрадовался. Ведь десяток жандармов — это, как ни крути, отличная охрана, да еще и устроенная за счет казны! Осознав этот простой факт, я, оставив себе только двух самых опытных, тут же отправил остальных казаков во главе с Полозовым обратно на Бодайбо, щедро наградив и передав их в полное распоряжение Лопатина. Теперь главной моей охраной стали эти молчаливые люди в голубых мундирах. Ирония судьбы: меня, беглого каторжника, теперь охраняли от разбойников те самые псы государевы, которые еще год назад с радостью бы заковали меня в кандалы. Впрочем, я понимал, что охраняют они не столько меня, сколько мой капитал и те государственные тайны, носителем которых я поневоле стал. Ну а при ином раскладе я запросто стану их узником.

Мы ехали молча. Соколов, казалось, дремал, откинувшись на подушки, но я чувствовал на себе его цепкий, недремлющий взгляд. Он не был простым служакой. Это был умный, опасный аналитик из Третьего Отделения, и наша поездка была для него не просто «конвоем», а скорее партией в шахматы.

— Интересные у вас дела, господин Тарановский, — вдруг произнес он, не открывая глаз.

— Какие же? — насторожился я.

— Маньчжурия, золото, американцы… — он перечислял, загибая пальцы. — В Петербурге любят людей с размахом. И очень не одобряют, когда этот размах становится слишком уж… значительным. Особенно на границе.

— Я действую исключительно в интересах Российской Империи, — ответил я холодно. — Вы знаете историю, ротмистр? Кем был, например, Ермак? Простой атаман разбойничьей шайки, частное лицо. Но он завоевал Сибирь и прославлен теперь на веки вечные. А Хабаров, Дежнев? Все это были инициативные люди, находящиеся на границе, и не боящиеся эту границу перейти. И они вошли в историю как величайшие первопроходцы. Патриоты России. Может быть, и я окажусь в их числе…

— Не сомневаюсь, — усмехнулся он. — Именно это вы и будете доказывать в Петербурге. Если, конечно, мы туда доберемся.

Я промолчал. Мы оба прекрасно понимали, что главная опасность сейчас — не жандармы, а обычные разбойники. Слухи о баснословно богатом промышленнике, едущем из Иркутска, летели по тракту быстрее нашего поезда. И жандармский конвой был не столько моей тюрьмой, сколько единственной гарантией того, что я доеду до столицы живым.

Сани мерно скрипели, убегая все дальше на запад. Я смотрел на бескрайние, покрытые снегом поля, на редкие, утонувшие в сугробах деревушки, на бесконечную, уходящую за горизонт тайгу. Пространства. Необозримые, пугающие, непокоренные. И мысль, уже ставшая для меня навязчивой, снова вернулась. Железная дорога. Только стальная нить пути, прошитая через эту огромную страну, могла сделать ее единой и сильной. Все, что я делал до сих пор, — золото, интриги, война, — все это было лишь прелюдией. Настоящее, главное дело было еще впереди.

Тобольск встретил нас оттепелью и колокольным звоном. Когда наши сани, разбрасывая комья грязного, талого снега, въехали в город, я едва узнал его. За те несколько месяцев, что меня не было, он, казалось, преобразился.

На подъезде к Тобольску, у заставы, наш санный поезд остановил караул. У шлагбаума стояла простая бревенчатая будка, из трубы которой валил густой дым. Заснеженные солдаты в тяжелых тулупах и папахах с сомнением разглядывали наш маленький отряд. Молодой, румяный от мороза офицер подошел к моей кошеве.

— Откуда и куда путь держите, господа? Документы для проверки! — бодро скомандовал он.

Я молча, через окошко, протянул ему свой паспорт и подорожную, выписанную в Иркутске. Он взял их, мельком глянул и уже собирался вернуть, но тут его взгляд зацепился за фамилию. Он прочел ее еще раз, потом еще, и румянец медленно начал сходить с его щек. Он поднял на меня испуганные, вытаращенные глаза.

— Г-господин… Тарановский? — пролепетал он, и голос его подобострастно дрогнул. — Владислав Антонович? Ваше… ваше высокоблагородие!

Я молча, с самым непроницаемым видом, кивнул.

— Простите… я… я не знал… — он окончательно растерялся, залепетал что-то о «неожиданном визите» и «великой чести», затем резко обернулся к стоявшему навытяжку унтер-офицеру. На его лице офицера проступила свирепая гримаса:

— Дубина! Чего стоишь, глазами хлопаешь⁈ — прошипел он. — Живо к губернатору! Доложить! Чтоб карету прислал! Немедленно!

Унтер, перепуганный не меньше его, стрелой сорвался с места и побежал в сторону города, придерживая на бегу смешно подпрыгивающую на поясе саблю. Офицер же, все еще бледный, отдавал команду поднять шлагбаум с таким видом, будто перед ним была по меньшей мере карета самого Государя Императора. Похоже, что эффект от моего предыдущего посещения, тот грандиозный скандал со стрельбой и поджогами, помноженный на слухи, пущенные хитроумным Изей, не только не утих, но и успел обрасти за эти месяцы самыми фантастическими подробностями.

Уже вскоре выяснилось, что переполох, который я устроил во время своего прошлого визита, произвел неизгладимое впечатление на местную администрацию. Помня о «ревизоре из Петербурга» с пугающими связями, меня встречали чуть ли не как наследника престола. Едва я успел разместиться на постоялом дворе, как явился адьютант от губернатора Деспот-Зеновича с покорнейшей просьбой почтить его превосходительство чаепитием.