Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Михаил Васильевич, — начал я без предисловий, — мне нужна ваша помощь.

Без долгих предисловий я изложил ему всю ситуацию. Рассказал и о необходимости срочно ехать в Петербург — и по делам Общества, и по своим личным. Объяснил, что подписка о невыезде связывает меня по рукам и ногам, ставя под угрозу все наше предприятие.

— Вы должны поговорить с его превосходительством, — закончил я. — Убедить его отпустить меня.

Загоскин слушал, нахмурившись.

— Дело непростое, Владислав Антонович, — сказал он, покачивая головой. — После вашей… э-э-э… амурской экспедиции жандармское управление взяло вас в серьезную разработку. Для них вы — опасный авантюрист. Корсаков отпустит вас только в одном случае: если ваша поездка в столицу будет выгодна не только вам, но и ему. Государству.

— Так я и еду по делам государственным! — воскликнул я. — Михаил Васильевич, пока я заперт здесь, наши с вами великие планы стоят на месте. Оборудование, которое я заказал, нужно оплачивать. Новые технологии золотодобычи, те самые, что дадут средства для преобразования Сибири. Ну и самое главное — надо обсудить с августейшими особами о новых проектах, о развитии Сибири. Я предлагаю вам сделку: вы помогаете мне снять подписку, а я, будучи в столице, стану вашим неофициальным послом, вашим лоббистом. Я буду говорить от вашего имени там, куда вас, возможно, и не допустят.

Загоскин страшно заинтересовался и обещал поговорить с генерал-губернатором Корсаковым.

На следующий день он пригласил меня к себе снова. Вид у него был озабоченный.

— Говорил я с его превосходительством, — начал он, — и с начальником жандармской управы тоже. Они стоят на своем. Считают вас фигурой… беспокойной. Отпускать боятся. Нужны более веские аргументы, Владислав Антонович. Что-то, что заинтересует сам Петербург.

Я развернул на его столе карту Сибири.

— Михаил Васильевич, — сказал я. — Телеграф, который строят американцы, — это хорошо. Но это — связь. А нам нужна дорога. Железная дорога, по которой можно будет проезжать через Сибирь из края в край не за полгода, как сейчас, а в две недели. Артерии, по которым потечет жизнь.

Загоскин вдруг страшно возбудился.

— Да, Владислав Антонович! Как же вы угадали мои мысли! Это именно то, о чем и я сам думал уже многие годы!

— О чем же вы думали? Это любопытно! — улыбнулся я.

— О канале! — с жаром воскликнул он. — Я давно уже подавал проект! Соединить Обь с Енисеем! Представляете, какой это будет путь? Из Европы — прямо в сердце Сибири!

Я покачал головой.

— Канал? Михаил Васильевич, это прошлый век! Пока вы будете его копать двадцать лет, англичане построят три железных дороги. Канал замерзает на полгода, а дорога — работает круглый год. А главное — скорость! В будущем победит тот, кто будет быстрее доставлять грузы! Нет, нам нужно не это.

Загоскин грустно покачал головой.

— Но Владислав Антонович, вы же понимаете, что железная дорога — дело дорогое! Тут в Европейской-то России еще далеко не все дороги построены, а тут — к нам, в Сибирь… Это сотни миллионов рублей и многие-многие годы!

— Не совсем так, Михаил Васильевич!

Мой палец уперся в карту, в точку, обозначавшую Иркутск, и прочертил короткую, но такую важную линию на север.

— Вот, смотрите. Главная наша беда — оторванность Ленского бассейна. Чтобы доставить на Бодайбо мешок муки, его нужно везти на лошадях сотни верст по бездорожью до Качуга, а потом перегружать на баржи. Это долго и довольно-таки дорого. А что, если мы построим короткую, всего триста верст, ветку отсюда, от Ангары в районе Заярска, до Усть-Кута, где Лена уже глубока и судоходна.

Загоскин замер, впившись взглядом в карту. Он, экономист, знавший этот край как свои пять пальцев, в один миг осознал весь масштаб идеи.

— Боже мой… — выдохнул он. — Ангара-Лена… Да ведь это… это ключ ко всему Северу!

— Именно, — кивнул я. — Тот, кто построит эту дорогу, будет контролировать все снабжение Якутска, Бодайбо, всей Лены! Пушнина, золото, провиант — все пойдет по ней! Это будет наш первый, сибирский путь — пробный шар перед строительством Великого Сибирского пути.

Я смотрел на его горящие, восторженные глаза.

— Вот об этом я и хочу говорить в Петербурге, Михаил Васильевич. С Великим князем Константином. И с господином Кокоревым, что стал, не без моей помощи, главноуправляющим ГОРЖД. Это проект, который изменит Сибирь навсегда. И мне кажется, его превосходительство, генерал-губернатор, не захочет остаться в стороне от такого великого дела. Как думаете?

Он не ответил. Сначала он долго вглядывался в карту, будто видел на бумаге невероятные сибирские просторы. Затем просто взял со стола чистый лист бумаги и перо.

— Диктуйте, Владислав Антонович, — сказал он тихо. — Будем составлять докладную записку для его превосходительства. Немедленно!

Загоскин, вооруженный нашими совместными расчетами и чертежами, добился аудиенции у Корсакова. Через два дня меня снова вызвали во дворец.

На этот раз генерал-губернатор был почти любезен. Он долго ходил по кабинету, заложив руки за спину, а затем остановился передо мной.

— Ваши планы, господин Тарановский, признаюсь, поражают размахом, — сказал он. — Соединить Лену с Ангарой… Это меняет всю транспортную карту Сибири. Я переговорю с Петербургом. Возможно, для обсуждения вашего проекта на высшем уровне ваше личное присутствие в столице действительно будет нелишним.

Я почувствовал облегчение. Победа.

— Но, — он поднял палец, и его глаза холодно блеснули, — до окончания следствия по «маньчжурскому делу» вы все еще остаетесь… под подозрением. И отпускать вас одного я не намерен.

Он позвонил в колокольчик. В кабинет вошел адьютант.

— Ваше превосходительство?

— Пригласите ротмистра Соколова.

Через минуту дверь снова открылась, и в кабинет, чеканя шаг, вошел жандармский офицер. Высокий, подтянутый, с холодными, пронзительными серыми глазами и тонкими, плотно сжатыми губами. Я сразу понял — это не простой служака. Это ищейка, доверенное лицо сибирской администрации.

— Ротмистр, Соколов — обратился к нему Корсаков. — Представляю вам господина Тарановского. Вам надлежит сопровождать его в поездке до Санкт-Петербурга. Вы отвечаете за его безопасность. И за то, чтобы он не отклонялся от маршрута и явился в столицу точно в срок.

Задача ясна?

— Так точно, ваше превосходительство! — гаркнул ротмистр, щелкнув каблуками.

— Вот, господин Тарановский, — Корсаков повернулся ко мне с едва заметной усмешкой. — Ваше жандармское сопровождение. Можете считать ротмистра Соколова вашим ангелом-хранителем.

Я смотрел на холодное, непроницаемое лицо ротмистра и с абсолютной ясностью понимал, что это, по сути — мой новый тюремщик. Вежливый, корректный, безупречно одетый, но тюремщик. Мое долгое путешествие в столицу, от которого зависело все мое будущее, теперь должно было пройти под неусыпным надзором одного из лучших псов политического сыска. Это была не свобода. Это был лишь поводок, который стал немного длиннее.

И все же — это лучше, чем ничего.

Глава 4

В день перед отъездом из Иркутска я решил поставить последнюю, жирную точку в моих отношениях с Аглаей Верещагиной. Встречу мы назначили не в гостинице, не в ее доме, а на нейтральной, казенной территории — в конторе у нотариуса, того самого, что посредничал на собрании акционеров «Сибирского Золота».

Несмотяр на ранний час, Аглая Степановна пришла вовремя. Как я и ожидал, явилась она в сопровождении верного Рекунова. За те несколько дней, что прошли со дня собрания, она, казалось, постарела на несколько лет. Бледная, с темными кругами под глазами, Верещагина держалась с ледяным, надменным достоинством, но я видел, что это лишь маска, скрывающая страшную усталость и глубокие переживания. Мой ультиматум и угроза каторгой сделали свое дело.

Процедура была короткой и формальной. Нотариус, маленький, сухонький, похожий на мышонка старичок, дрожащим от волнения голосом зачитал договор: похоже, в его практике еще не встречалось сделок на такую сумму! Я первым подписал экземпляры договора. Аглая Степановна сначала все тщательно перечитала, затем некоторое время сидела, уставившись в одну точку. Пауза затягивалась. Наконец, Рекунов, бесшумно подойдя сзади, что-то прошептал ей. Будто очнувшись, Верещагина бросила на меня змеиный взгляд и окунула перо в чернильницу.