Курсант. На Берлин 3 (СИ) - Барчук Павел

— Понимаю, господин оберштурмбаннфюрер, — сказал я твердо. — Сделаю все, что в моих силах, постараюсь оправдать ваше доверие и послужить Великой Германии. И в отношении фрау Книппер тоже. Вы не пожалеете о своем решении.

Мюллер пристально смотрел на меня несколько секунд, затем коротко кивнул.

— Хорошо. А теперь еще один вопрос, Алексей… Вместе с вами в Берлин прибыл начальник сыскной полиции Финляндии — господин Эско Риекки. Конечно, он убеждал меня, будто причина кроется в его делах, связанных с сотрудничеством наших стран. И я даже сделал вид, будто поверил. Сыскная полиция Финляндии действительно вносит немаленькую лепту в борьбу с коммунистической заразой. Однако… Я знаю господина Риекки очень неплохо. И вот что скажу, Алексей…Он явно не сказал мне всей правды. Поэтому спрошу вас. В чем истинная причина приезда начальника сыскной полиции?

Глава 3

Я возвращаюсь в дом фрау Марты но сюрпризы еще не закончились…

Обратная дорога от Принц-Альбрехт-штрассе до моего нынешнего места жительства, где с нетерпением ждала возвращения блудного квартиранта фрау Книппер,(а я подозреваю, что нетерпение точно имеет место быть, как и ожидание), показалась на удивление короткой. Возможно, дело было в том, что меня довезли до соседнего квартала на автомобиле и я не пилил весь маршрут пешком. Потрясающая «забота» со стороны Мюллера. Тронут до глубины души.

А, нет. Не тронут. Потому что не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, о личном водителе, который доставил меня почти к дому, оберштурмбаннфюрер побеспокоился лишь с одной целью. Чтоб столь ценного агента, который вот-вот приступит к выполнению обязанностей, снова кто-нибудь не украл, не похитил и не убил раньше времени.

Надо признать, случившееся произвело на будущего шефа Гестапо сильное впечатление, хотя он всячески пытался это скрывать. Дело, конечно, не в самом факте. Мюллер вряд ли обладает столь тонкой душевной организацией, чтоб эмоционировать над подобными ситуациями. Тут дело в другом.

Шипко — чертов гений. Попытка фальшивого похищения, в комплекте к которой шли пытки и другие ужасы, сильно подняла мою ценность в глазах Мюллера. Да, он не сказал этого вслух, но я буквально чувствовал его внутреннее напряжение. Фашист пытался понять, что же такого значимого имеется в восемнадцатилетнем парне, сидящем напротив него.

Слишком уж сильно заморочились чекисты, чтоб достать Алексея Витцке. А это говорит о чем? Правильно! О том, что перебежчик не так уж прост. И о том, что потенциально в моей голове может находиться какая-то особо ценная информация. А значит, я могу принести пользу фашистам, гораздо бо́льшую, чем Мюллер рассчитывал изначально.

Правда, кое-какую проблему в значительно увкличившемся интересе оберштурмбаннфюрера я все-таки увидел. Думаю, первое время за мной сто процентов будут приглядывать люди Мюллера. Только в данном случае скорее из соображений безопасности. Так что нужно будет действовать еще более аккуратно и осторожно, чем до этого.

Впрочем, причиной того, что путешествие от штаб-квартиры Гестапо до конечной точки вышло удивительно коротким, могло было мое задумчивое состояние. Мысли неслись так быстро, что время сжалось, уступая место холодному анализу и вновь нахлынувшему напряжению.

Для начала — «дорогая» фрау Книппер. Думал о ней.

Вот, значит, в чем дело. Как я и предполагал, выбор Мюллера имел определенные мотивы. Гестапо считает, будто Марта собирает в своем доме заговорщиков. В принципе насчёт недовольства некоторых штурмовиков я не удивлен. Стоит вспомнить тех парней из сквера, которые едва не оказались помехой нашей встрече с Клячиным. Они, как раз, обсуждали что-то подобное. Мол, раньше было лучше. Трава зеленее, небо голубее, а коричневорубашечники пользовались уважением. Их эта тема сильно волновала. Лозунги и призывы изменить ситуацию тоже, вроде бы, звучали.

И да, я прекрасно помню, как самый активный из них упомянул сына фрау Марты. Собственно говоря, я сам потом воспользовался его именем. Но предположить, будто эта немка, вся из себя интеллегентная, с претензией на утонченность, занимается какими-то заговорами за спиной Гестапо…

Я подумал пару секунд, а потом решил. Черт! Могу! Могу такое допустить. Реально. Особенно, если вспомнить обрывки сна, который мне приснился как воспоминание из детства деда. Я ведь сразу предполагал, что Марта и ее муженёк не совсем простые граждане. Опять же, рядом с отцом крутились… Нет, однозначно что-то в этом есть. Нужно только разобраться.

Вторая мысль, которая не давала мне покоя, — снова Шипко. Кто же ты на самом деле, Николай Панасыч? Слишком сообразительный для простого чекиста. Слишком продуманный. Особенно если оценивать его план, касающийся моей персоны. С каждым днем, с каждым шагом маленькие элементы пазла складываются в одну картину. Это надо же все так продумать, чтоб свести вместе абсолютно несочетающиеся на первый взгляд элементы игры.

Немцы — тут все понятно. Мюллер, образно говоря, совместил приятное с полезным, определив меня на постой к фрау Книппер. Но в чем интерес Панасыча? Зачем он отправил Бернеса… Ах, да… Простите. Марка Ибриана. Нельзя даже мысленно называть настоящих имен товарища. Все. Он — музыкант из Румынии, который ищет счастья в Берлине.

Так вот… Шипко с какой целью собрал нас с Марком в доме Книппер? По той же причине? Потому что эта немка на самом деле крутит всякие делишки под носом Гестапо и этим можно воспользоваться? Не знаю, не знаю…

Лично для меня Марта по-прежнему оставалась тёмной лошадкой. Что-то было в ней настораживающее. Что-то, не позволяющее расслабиться и увидеть в немке друга или потенциальную помощницу в наших с Марком делах.

Испытывать боль от потери сына, злость по отношению к Гитлеру и собирать вокруг себя недовольный молодняк — это одно. Но стать частью шпионской игры — совсем другое. Нет, с Мартой нельзя торопиться. За ней нужно понаблюдать. Я должен понять, как она была связана с отцом. Есть ощущение — это немаловажный момент во всей истории.

Затем мысли с фрау Марты снова перескочили на Мюллера. В голове навязчиво прокручивался финал разговора с будущим шефом Гестапо. Его вопросы про Эско.

Причем, хитрый фашист поинтересовался начальником сыскной полиции Финляндии как бы между прочим. У него даже тон такой был… скучающий. Но я нутром почуял — это проверка. Последняя, контрольная. Ошибиться нельзя. Пришлось импровизировать, смешивая правду с ложью в правильной пропорции.

— Господин оберштурмбаннфюрер, — я постарался придать голосу оттенок смущения и некоторой досады. — Это… деликатная тема. Господин Риекки узнал о некоторых… семейных ценностях. Моя покойная матушка была из дворянского рода, хоть и скромного. Ей удалось кое-что сохранить после революции. Отец, будучи здесь, в Берлине… он нашел способ надежно спрятать доставшиеся матери по наследству драгоцености. В тайнике.

Я сделал паузу, давая Мюллеру переварить информацию. Ну и заодно демонстрировал неуверенность. Мол, сомневаюсь, можно ли ему рассказывать эту информацию.

Естественно, я умолчал, что «семейные ценности» были частью определённого фонда Коминтерна, который они использовали для подкупа агентуры. Потому что подобная информация сразу повлечет за собой ряд крайне нежелательных вопросов и проблем.

Вот чего-чего, а реальную службу отца вспоминать нельзя вообще ни в каком виде. Тем более, о ней здесь никто не знает. Его считают обычным дипломатом, павшим от несправедливой руки властей. Вот пусть так и остается. Легенда о дворянском происхождении матери здесь подходила идеально.

— И как же господин Риекки об этом прознал? — Мюллер чуть наклонил голову к плечу, изучая меня внимательным взглядом.

— В Хельсинки…Я был… не совсем трезв. Расслабился, празднуя предстоящий отъезд. Господин Риекки оказался рядом, проявил участие… и любопытство. Я, к своему стыду, сболтнул лишнего. Он просто воспользовался ситуацией. Увидел возможность легкой наживы, полагаю. Поэтому и увязался за мной в Берлин, надеясь получить долю или узнать место тайника. Дело в том, что отец, он спрятал эти драгоценности в одном из банков Берлина, но я, к сожалению, понятия не имею, в каком именно и что нужно сделать, чтоб получить доступ к ячейке. Маленьким был, знаете ли. Имеются очень смутные, обрывочные воспоминания. О чем, кстати, я сразу сказал господину Риекки. Но он искренне считает, будто его опыта хватит для того, чтоб разобраться с тайником. В принципе я не против. Пусть пробует. Все, что помнил, рассказал ему. Найдет — прекрасно. Знаете, я совсем не против заполучить приличную сумму денег, которую можно выручить от продажи камней. Благодарность для господина Риекки, естественно, предполагается. Ну а если он переоценил свои силы — тоже неплохо. По крайней мере здесь, в Берлине, мне сейчас не помешает кто-то знакомый. Мы ведь с господином Риекии неплохо поладили в Хельсинки.