Тактик.1 - Тимофей Кулабухов

— Доброго дня, крестьяне, — приветливо улыбнулся один из них, однако пока рот его улыбался, глаза были холодными и жёсткими. — Мы тут ищем, где бы товар свой сбыть — кожи, ремни, сумки. Может быть, тут в окрестностях есть военные, которым можно продать?

От него пахло мылом, специями и мясной похлёбкой. Его руки, сейчас держащие посох, были слишком чистыми и ухоженными для человека, который бродит по лесам и полям.

— Есть военные, отчего же. В Плееве вроде были, — ответил я, не моргнув глазом, опираясь на лопату и стараясь выглядеть как можно более усталым и туповатым. — А мы тут землю готовим под посев. Братья мы. Хозяева сказали копать, мы копаем. Рожь сажать будем.

Я нарочно растягивал слова, словно мне было тяжело говорить и думать одновременно. Внутренне я посмеивался над собственной игрой, но лицо держал максимально тупым. «Ролевой навык повышен: Актёрское мастерство», — мелькнуло в голове.

Шпионы удивлённо переглянулись, разглядывая меня, щуплого Эрика и Мейнарда, похожего на шкаф.

— Не очень-то вы похожи, — заметил второй, его взгляд был цепким и оценивающим.

— Так того… этого… от разных матерей, — ляпнул Мейнард с абсолютно каменным лицом. Идея была настолько странной, что, кажется, сбила их с толку.

Я едва сдержал смешок, глядя на невозмутимое лицо Мейнарда. Кто бы мог подумать, что у нашего серьёзного немца есть такое чувство юмора? Шпионы явно не ожидали такого ответа, на их лицах отразилось замешательство, быстро сменившееся профессиональным безразличием.

— Ну, у вас такое, наверное, бывает. А вообще, как жизнь?

— Дык весна, уже хорошо. Перезимовали, птички поют, ветерок дует.

— А что-то слышно про войну? — с усмешкой спросил второй соглядатай.

— Ну да, — кивнул Эрик, делая максимально тупое выражение лица, — Сказывают, что воюем. Но токма это всё разговоры, а своими глазами ничего не видели. Может всё и врут. Вы сами-то что-то видели, слышали?

Шпионы проигнорировали вопрос, похлопали по плечу Мейнарда:

— Ну доброго здоровья, братья, не болейте, а мы пошли.

И они прошлись по полю, о чем-то негромко переговариваясь. Ветер донёс до нас обрывки их фраз: «…место великолепное… для атаки… рыцари легко развернутся… гладкое, как стол…».

Убедившись, что поле идеально ровное и подходит для кавалерийской атаки, они скрылись в лесочке, причём не в том, откуда вышли.

Я проводил их взглядом, отмечая их походку, слишком пружинистую для странствующих торговцев, их осанку — слишком прямую. Они даже не подозревали, что именно эта уверенность и выдавала их с головой.

Как только они скрылись из виду, Эрик, сменивший тупое выражение лица на умное, не говоря ни слова, развернулся и быстрым шагом направился в деревню. Через полчаса почтовый ворон уже нёс депешу полковнику Курцу с сообщением о том, что у самой границы шастают вражеские шпионы, и было бы нехерово усилить патрули.

А мы с Мейнардом, расстелив на траве грубый план, нарисованный углём на куске светлой ткани, приняли вносить коррективы. Солнце припекало спину, а от земли поднимался тёплый, пьянящий аромат весны. Но наши мысли были далеки от этой идиллии.

— Смотри, — я ткнул пальцем в схему. — Поле имеет небольшой, но имеющий значение уклон в «нашу» сторону. Это даст вражеской коннице дополнительный разгон при атаке. Идеальные условия для таранного удара.

Мои пальцы, измазанные в земле, оставляли тёмные следы на импровизированной карте. Я чувствовал, как внутри разгорается знакомый азарт — не игровой, а боевой. План начинал обретать чёткие очертания.

— Это плохо, — нахмурился Мейнард.

— Это хорошо, — возразил я. — У такого удобства есть и обратная сторона. Набрав большую скорость, они уже не смогут быстро остановиться или сманеврировать. Особенно если на их пути внезапно возникнут… препятствия.

Я поднял глаза и встретился взглядом с Мейнардом. В его глазах вспыхнула искра понимания, а затем — одобрения. Он медленно кивнул, и на его лице появилась редкая, но от того особенно ценная улыбка.

* * *

И работа закипела. Десятки нанятых крестьян и переодетые в простую одежду солдаты нашей роты вышли на Ржаные поля. Со стороны это выглядело странно: рожь никто не сеял, а люди уже копали землю, обрабатывали плугами, махали лопатами и кирками.

Звук лопат и кирок, врезающихся в землю, создавал своеобразную музыку труда. Пот струился по лицам работающих, рубахи прилипали к спинам, но настроение было рабочим и приподнятым. Крестьяне шутили, перекрикивались, обменивались новостями. Наши солдаты, непривычные к такому труду, сначала кряхтели и ворчали, но постепенно втянулись и даже начали соревноваться, кто быстрее выкопает свой участок.

Чтобы всё выглядело официально, Эрик с самым серьёзным видом завёл толстый бухгалтерский журнал, куда записывал имена работников и выдавал им плату, заставляя расписываться напротив своих имён. Крестьяне, видя официальную бумагу и получая звонкую монету, проникались уважением к процессу. Мейнард, всё так же одетый как крестьянин, ходил между ними, как фельдфебель на учениях, хмуро указывая на огрехи, но в его глазах, когда он смотрел на ровные ряды выкопанной земли, читалось скупое одобрение.

Я наблюдал за этим муравейником из тени дерева на краю поля, делая пометки в своем блокноте. План был прост, но требовал точности исполнения. Каждый ров, каждая яма, каждое препятствие должны были располагаться именно там, где нужно. Один план будет раскрыт и всё рухнет, как карточный домик.

Дни шли своим чередом. Весна окончательно вытеснила зиму, дороги просохли.

Жизнь в деревне текла размеренно и мирно, словно и не было никакой войны. Мужики работали на поле (выполняя, впрочем, не обычные полевые работы, а специальные, под наши задачи), а в полдень к ним приходили их жёны и дочери, принося в глиняных горшках горячую похлёбку, хлеб и молоко.

Они рассаживались прямо на траве, ели, смеялись, обсуждали деревенские новости.

Крестьяне пели свои протяжные, немного печальные песни во время работы, о несчастной любви пастуха к дочке могильщика, о тяжёлой доле, о надежде на богатый урожай. И их голоса разносились далеко по округе. Скоро на этом поле зазвучат совсем другие песни. Песни металла, предсмертных криков и вороньего грая.

Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Я смотрел на этих простых людей, на их загорелые лица, слушал их смех и песни, и что-то сжималось внутри. Они не заслуживали того, что должно было произойти. Никто не заслуживал. Но война не спрашивает, кто чего заслуживает.

Наши солдаты, позабыв о войне, с удовольствием общались с местными. Я видел, как один