Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор

И тут Ротшильду все стало ясно. Император Александр за него не заступится. Более того — он использовал всю эту историю в свою пользу! Каким-то образом ему стало известно, что деньги курфюрста, якобы закопанные где-то в Франкфурте, в действительности находятся у Ротшильда и используются им в оборотах. Выяснив, где в действительности находятся эти средства, император Александр приобрёл эти активы у курфюрста, причём вернее всего, с большим дисконтом, а возможно, и в рассрочку. И однажды он действительно вернет ему эти деньги; но произойдёт это лишь когда Его Императорское величество посчитает это нужным, и выплаты пойдут по графику, который царь сочтёт для себя необременительным. А бедолага курфюрст — бундеспрезидент Северо-Германского союза — всё это время будет вынужден теперь плясать под его дудку, ведь иначе он не получит своих денег! А если учесть влияние, которым посол Российской Империи Колычов пользуется среди депутатов Конгресса, то становится ясно — Германия теперь плотно сидит на крючке у русского царя.

Проклятье! Ротшильд вдруг почувствовал нечто совершенно для себя необычное: ощущение, что его облапошили. Да, он действительно решил попользоваться средствами курфюрста; но ведь за это было честно заплачено французскому генералу! Ну что хорошего в том, чтобы огромная сумма лежала где-то под землей в сундуках, не принося никому решительно никакой пользы? Ведь много лучше, когда они участвуют в оборотах, принося прибыли предприимчивому гешефтмахеру; ну а когда французы, наконец-то, уберутся из Гессена, Мейер честно вернул бы эти ценности курфюрсту — ну, может быть, за вычетом некоторых неизбежных потерь. И все были бы довольны, даже сам Вильгельм! И вот, пожалуйста: все планы теперь насмарку! И ничего нельзя сделать: все евреи Германии ждут от него результатов, а ценные бумаги находятся под арестом!

В который раз уже Мейер испытал это чувство — смесь бессилия, обиды и…одиночества. В который уже раз на протяжении своей долгой жизни он почувствовал себя чужаком, изгоем в этом мире громких титулов и корон. Увы, гои есть гои, а князья — есть князья, и они никогда не признают Мейера Амшеля Ротшильда, еврея и плебея, равным себе….

После недолгих печальных раздумий Мейер Амшель Ротшильд решил пойти на условия Румянцева и внести в русскую казну все причитающиеся деньги.

Но русскому царю он это еще припомнит…

Я известный адвокат. Не спецназовец, не киллер, даже не физрук. Ну какой из меня попаданец?… Ладно, черт с вами, в мире магии тоже нужны хорошие адвокаты. https://author.today/reader/313052

Глава 25

Я встретил супругу недалеко от границы кантона Цюрих и Тургау. Она выпорхнула из кареты, вся в облаке роскошного песцового меха, так легко, будто и не было тяжелого тысячемильного пути по скверным зимним дорогам, и тотчас же оказалась в моих объятиях.

— Боже, ты не представляешь, как я рад тебя видеть!

— Простите меня, — тихо произнёс я. — Со всеми этими конгрессами я погрузился в политику, что забыл о самом главном. О вас!

Наташа обвила руками мою шею. Нежны мех её шубки щекотал мне лицо.

— Ты делаешь важное дело, Саша. Никто на всем свете не способен на подобные свершения! Я всегда буду рядом, и, что бы не случилось, буду по мере своих ничтожных женских сил помогать и поддерживать тебя. Однакож да, ты прав: мы очень нуждаемся в тебе!

Я уже готов был сесть в карету, когда ко мне подъехал адъютант Волконский. Он выглядел встревоженным:

— Ваше Величество! У Боденского озера мы встретили французский разъезд! Они осведомились, кто едет в карете, и очень любезно пропустили нас, но кто знает, что может случиться в другой раз?

Эта новость заставила меня нахмуриться. Похоже, после громкой победы Моро французы оккупируют всю Баварию; а ведь отношения с этой страной последнее время сильно ухудшились.

— Пётр Михайлович, передайте приказ нашей гвардии в Швейцарии покинуть зимние квартиры и приготовиться к походу. Мы скоро покидаем Швейцарию, и раз дела обстоят таким образом, нам понадобится сильный эскорт!

— Папенька! — вдруг раздался нежный детский голосок, и я вновь забыл обо всем на свете. Маленький Сашенька стоял на пороге кареты, поддерживаемый за ручку мисс Гесслер.

— Папенька! — повторил он, недоверчиво вглядываясь в меня.

Волна нежности нахлынула на меня, накрыв с головой. Когда я уезжал, Саша еще не умел говорить и лишь только учился ходить; теперь же он сильно подрос и, похоже, уже не нуждался в помочах.

— Это что тут за малыш? Что за славный господинчик? — воскликнул я, подхватывая легонькое тело сына на руки. Тот весело захохотал, заливаясь здоровым детским румянцем. И тут я заметил на руках у Гесслер закутанного в толстенное меховое одеяло младенца.

— А это что за куколка? — наигранно изображая изумление, спросил я.

— Ваше Величество, разрешите представить вам цесаревича Михаила! — улыбаясь своими лучистыми глазами, произнесла Прасковья Ивановна, преподнося мне сверток.

Я взял на руки второго сына. Крохотное тельце казалось почти невесомым; курносый носик малыша намекал на его несомненное сходство с дядей и дедом. Взглянув на улыбавшуюся Наташу, я обнял ее одною рукою, поцеловал в висок, затем в подставленные с готовностью губы:

— Спасибо тебе, милая!

Мы проболтали всю дорогу до Цюриха. Сын перестал меня дичиться и весело лепетал на разных языках сразу, вызывая неудовольствие гувернантки: мисс Гесслер постоянно поправляла его, добиваясь чтобы ребенок говорил на правильном немецком, французском или русском, а не на хаотичной смеси этих языков. Мишенька мирно спал всю дорогу; Наташа, не переставая, рассказывала об отце, о том, как шло его выздоровление в Кенигсберге, о рождении сына, о долгой дороге через всю Германию, и, наконец, про свои благотворительные дела в Германии.

— Мы устроили четыре госпиталя для наших солдат, во Франкфурте-на-Одере, в Берлине, в Потсдаме и Лейпциге. Занимались родильными домами — здесь это ужасно устроено!

— Прекрасно, прекрасно! Знаешь — я вновь поцеловал супругу, крепко прижав ее к себе — я очень рад, что ты приехала!

На следующее утро я отменил все дела и встречи. Сашенька разбудил меня на рассвете, тыча в бок игрушечным солдатиком:

— Папа, вставай уже! Мы замок строить будем!

Дождавшись, пока мадам Гесслер накормит сына, мы отправились на задний двор гостиницы, в заснеженный сад, где под смех Наташи возводили крепость из небогатого швейцарского снега.

— Вот здесь пушка будет! — и сын с деловым видом водрузил на башню найденную где-то длинную пихтовую шишку. — Бах! Всех плохих прогоним!

— А плохие — это кто? — спросил я, подкидывая его вверх.

— Кто маму грустит! Ой! — испуганно воскликнул он, когда я закинул его особенно высоко. Наташа, наблюдавшая за нами с террасы, рассмеялась. В ее серебряном смехе звенело то самое, за что я когда-то полюбил ее — упрямая радость, пробивающееся сквозь любые преграды суворовское жизнелюбие.

Затем мы отправились на прогулку по окрестностям Цюриха. Город, присыпанный рыхлым, пушистым декабрьским снегом, казался ещё прекраснее, когда рядом в карете сидит супруга, а напротив — мадам Гесслер возится с сыновьями.

— Ах, отчего же они так громко кричат! — с неудовольствием произнесла Прасковья Ивановна, оглядываясь на окно кареты, из которого то и дело доносилось восторженное «Es lebe der Kaiser». Это добрые цюрихцы, видя экипаж с императорским вензелем и гербом, приветствовали нас радостными возгласами. Надо сказать, что за эти месяцы в Швейцарии я приобрёл некоторую популярность: местные жители, гордые оказанной честью, всегда встречали русскую делегацию овациями; теперь же, узнав меня и зная о приезде моей семьи, приветствовали нас поклонами и улыбками. Дети, особенно маленький Александр, были в восторге от этого внимания и новых впечатлений. Он перестал меня дичиться и теперь весело играл, прыгая с одного дивана кареты на другой. Мисс Гесслер пыталась его урезонить, но я пресек ее педагогические строгости: